Форум » Библиотека » Творчество по игре-3 » Ответить
Творчество по игре-3
Алмаз: Его все больше и больше...
Ответов - 106, стр:
1 2 3 All
Сапфир: Мелька симпотный до умиления. моего ^__^ и вообще улыбает ;)
Лазурит: Сапфир Муррк=З *шепотом*мне про этот дурацкий пост с рисунками страшный сон снился^^"
Алмаз: Молодец, пончик))) Отставить самокопания!
Рубеус: Мне особенно Лёлик и летучая кошка понравились
Анна Сильм: Старые воспоминания Анны. Слюнтяйство, романтизм и прочая мутотень. Первые лучи восходящего солнца раскаляли бледно-голубое небо, заставляя его светиться всеми оттенками красного. Двое подростков скрывались в тени листьев огромных столетних дубов, раскинувших свои ветви-крылья на манер сказочным драконам из детских книжек. Легкий ветерок нежно приветствовал кристально чистую воду небольшого озера возле первых деревьев-гигантов, сторожащих вход в заповедную рощу, где по глупым рассказам деревенских трепачей обитали самые невероятные существа во всем Серебряном королевстве. Двое детей - Анна и Сириус, юная скрипачка и сын деревенского кузнеца. Первая ли любовь, крепкая ли дружба - кто знает? Вот только оба прекрасно понимали, что это последний день перед тем, как они разъедутся в разные стороны света: Анна, по наставлению бабушки, отправится в столицу, а Сириус вместе с отцом уедет на север другой страны... на север Алмазного королевства. И эти две несчастные души ничего не могли противопоставить воле своих родителей, совершенно ничего. Для них оставался только единственный выход - бежать, и бежать как можно дальше. - Что же мы будем теперь делать? - девушка лежала на плече юноши и отстраненно смотрела на неподвижную гладь серебристого озера. Сириус легонько дотронулся до обнаженного плеча подруги - холодная кожа выдавала ее озябшее состояние. Парень на автомате стянул с себя плащ и укутал в него девушку, та же в свою очередь плотнее прижалась к его теплому боку и поджала под себя оголенные ноги. - Что делать? У нас есть два варианта - либо бежать... - Сириус запнулся на полу слове, но все же завершил начатую фразу. - Либо вернуться и принять свою участь. - Я знаю, для тебя все это необычайно тяжело... как впрочем и для меня, но нужно обдуманно подходить к решению. Сделав неправильный выбор, мы будем до конца своих дней жалеть о содеянном. Понимаешь? Анна слышала голос юноши так, как будто находилась на дне того самого озера, которое сейчас расстилало перед ними свою сверкающую гладь, будто толща воды глушила все особенности звучания и все интонации... От подобного ощущения девушке стало несколько не по себе. - Что ты хочешь этим сказать? Ты предлагаешь нам вернуться, а завтра, словно опавшим осенним листьям, разлететься в разные стороны? - Голос Анны дрогнул и она замолкла. Сириус посмотрел на девушку и тяжело вздохнул. - Знаешь, ты многое потеряешь, если мы уедем отсюда... Жизнь в бегах не такая простая и увлекательная, как тебе может казаться. Ты не сможешь учиться, не сможешь развивать свой талант... - Юноша заключил голову Анны в свои ладони и внимательно посмотрел в ее глаза. - Я не хочу, чтобы ты жертвовала своим будущим ради меня - человека, у которого его попросту нет. На глазах девушки навернулись слезы, горло сдавило и она не смогла больше вымолвить ни слова. - Я понимаю, тебе сейчас тяжело, но... Запомни, что бы с тобой не случилось - я всегда буду рядом. Как только я улажу все свои дела с отцом, то тот час же вернусь к тебе... нет, ЗА ТОБОЙ. Я заберу тебя... Пока Сириус выдавал эту тираду, Анна окончательно разрыдалась и теперь уткнулась носом ему в грудь. - Ну что ты. Перестань плакать. - Парень покрепче прижал девушку к себе. - Ты же знаешь, что я всегда выполняю свои обещания. А что бы ты была уверена в моих словах... - Юноша запустил руку в карманы брюк и извлек оттуда маленькую квадратную коробочку красного дерева. - Признаться я не такой хороший ювелир, как твой брат, но все же. - Сириус осторожно открыл крохотную защелку и извлек на свет два золотых кольца: одно было практически невесомым - тонкая блестящая ленточка с небольшим, надежно укрепленным в искусно сделанном гнезде, зеленым камнем, другое же являлось более простым по оформлению, но выглядело внушительней и явно на мужскую руку. - Ты понимаешь, что это означает? Анна молча кивнула. Парень осторожно, как будто боясь навредить, одел кольцо с зеленым камнем на безымянный палец девушки. - Вот. Теперь у меня не будет иного выбора, кроме как вернуться за тобой. - Сириус улыбнулся и заключил уже собственный палец в другую золотую ленточку. Это воспоминание посещало Анну каждый раз, когда она встречала рассвет, сидя у распахнутого окна своей комнаты или рассматривая памятный подарок, до сих пор красовавшийся на ее руке. Она никогда с ним не расставалась, даже уговорила Эйла сделать для нее тонкую золотую цепочку, что бы вешать эту бесценную для нее вещицу на шею в то время, когда она играла на скрипке. И каждая прекрасная нота, каждая выводимая смычком мелодия, в такие минуты посвящалась только одному единственному человеку на всем белом свете.
Алмаз: И зря вы ругаетесь. Ударим романтикой по холодной осени!
Наянс: Анна Сильм пишет: Оффтоп: Слюнтяйство, романтизм и прочая мутотень. Кхе кхе. Читала "Поход в заброшенный корпус"? Вот там действительно - слюнтяйство, тупой романтизм, адская помесь вурдолака с зомби и самые тупые детали самого убогого фентези. А тут - стандарт.) Жизненный кадр.
Алмаз: Я приношу это занудство в жертву осени, переменам и тоске. Каждый раз я думаю, что еще неуютнее рядом с ними быть не может. И каждый раз ошибаюсь. - Еще вина? - Нет, спасибо. - Вам не нравится, ваше величество? – в этом вопросе очень много дружеской насмешки. И совсем чуть-чуть почти ласкового презрения. Дело даже не в титуле, и не в обращении, хотя это и звучит глупо само по себе. Я долго боролся за то, чтобы избавиться от этих излишеств, и он первый поддержал эту идею. Если спросить и не дать времени на раздумья, я назову его другом. Он надежный человек. Наверно, из всех тщательно отобранных - самый близкий. Проблема в том, что лорд Альмандин, вечный баловень судьбы, безупречен. И вообще все его баснословно богатые и нечеловечески удачливые предки получали только самые престижные должности на службе у предков моих. О последних вспомнить можно или с ужасом, или с омерзением. Я почти уверен, что эти маркизы и графы были такими же блестящими и толковыми, как Альма. И точно так же немного раздражали этим царственных неудачников, шаткий трон которых мы унаследовали. - Вино неплохое, - вынужденно признаю я достоинства его виноградников. – Не хочется. Сардоникс молча улыбается – так добродушно-отсутствующе, как получается только у него. Мы «обмываем» кабинет. Учитель и ученики, которых Альма называет «лучшими». Конечно, это нескромный намек. Но он, вроде, никогда и не скрывал того, что знает себе цену. «Ты не понимаешь! Все-таки первые лица в государственных финансах - и оба его ученики. Лестно!» - Ал, подай-ка мне бутерброд. Вот кому никогда и в голову не пришло бы со мной церемониться. Вежливое, приязненное равнодушие окружает Сардоникса непрошибаемой стеной. Он единственный человек, с котором я не смог бы перейти на "ты" ни в каких обстоятельствах. Даже не будь разницы в возрасте. Он ни разу не повышал голоса, его никогда не нервировали самые грубые ошибки и самые явные глупости. Учитель терпелив и нейтрален, как стихия, как явление природы. Это вызывает уважение, страх и благоговение одновременно. - Я чисто случайно захватил кое-что интересное... - оживляется Альма. Он не любит тишину и, кажется, любит звук собственного голоса. Но Сардоникс неожиданно качает головой и поворачивается (под скрип нового кресла) к окну. Университетский двор пуст. Мы специально собрались попозже - чтобы в дверь никто не ломился. Здание круто заворачивается в полукруг, и нам видны темные окна другой стороны. Учитель молчит. Насколько я его знаю, он успел побывать, в числе прочих профессий, торговцем золотом, актером-комедиантом и начальником раскопок где-то на юге. Даже военным - он отличный стрелок. И даже преподавателем математики для особо невезучей высокородной мелюзги. Даже не берусь угадать, насколько его забавляет новая обстановка. Альма от скуки ерзает в кресле. Он не вылезал с работы три дня - недоглядели, бюджет ушел в минус, и все его люди работали, не поднимая головы, а если и передвигались - то под стенкой, максимально незаметно. Чтобы не попасться на глаза весело улыбающемуся, опрятному и свежему министру, который не спит, не ест и не отвлекается ни на секунду. - Так что там стряслось? - наконец спрашивает Сардоникс, и мы еле успеваем подавить желание выпрямиться. - Рассказывай ты. Мешать Альме выступать - дело неблагодарное. И мы несколько минут увлеченно слушаем захватывающий моноспектакль, понимающе кивая в паузах между терминами. - ...на бумаге получилось более иллюстративно, - в конце концов, тонкая пачка исцарапанных резкими строчками листов все-таки появляется на свет из щегольской папки. - Вот из-за этого минуса мы потеряли вышеупомянутые восемнадцать миллионов. Видишь? Мне кажется, он втайне получает удовольствие от таких ситуаций. Мы почти наравне. Почти. Все-таки у него талант, настоящий дар. Все эти сложные построения и гипотезы ему как саламандре огонь. Он мыслит формулами и наслаждается бесконечным усложнением самых понятных вещей, доводит простое до абстрактного. - А что это? - я сдаюсь, и Альма, после секундного торжества, в котором он сам себе вряд ли признается, начинает объяснять нормальным языком, что он имел в виду. Сардоникс говорит, что он неправ и зря влепил этот коэффициент. Начинается спор, после которого Альма уходит злой и окрыленный. Я почему-то задерживаюсь. Хотя говорить уже не о чем, и дел на сегодня еще много. Учитель молча достает из шкафа коньяк. Кажется, я опять ошибся.
Сирена: Слушай. Это особеный жанр. Бытовой ангст)) И не вздумай на себя наговаривать. Я очень люблю твои зарисовки=З
Алмаз: Да оно как бы и не ангст...>< Ангст - это когда страдают. А мы с персонажем уже не в том возрасте, чтобы очень мучиться из-за уязвленного самолюбия))
Рубеус: А тут не страдания, но такая вот жизненная грусть... тьфу, не грусть даже. Не знаю, как это назвать. Но вещь нравится именно за её реалистичность, мне бы так писать
Кардиналис Харон: Ангст по Довлатову. Все не хорошо, но новрмально ^^'
Алмаз: Все цитаты - из сочинений глубоко уважаемого мной Николло Маккиавелли. Долго мучился, в итоге сам себя обидел -_- Людей следует либо ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое - не может. Вопреки зябкому ветру, плита была теплой. Но эта теплота не казалась приятной. Гладкий камень был горячим, как будто его лихорадило. Крупные пальцы со свежеразбитыми суставами прошлись по еле заметным линиям, опутывающим плиту. Все было завершено. Сеть тихо, удовлетворенно светилась, подчеркивая утренний полумрак, как ночник у кровати усиливает темноту за окном. Камни еще нервно, приступами дрожали. Но это уже не имело значения. Печати надежны - их не сломать ни его бессилию, ни смерти, ни времени. Уже спокойно опираясь о плиту, человек в грязном плаще встал. - Ты уже закончил? - поинтересовался второй, до этого терпеливо ожидавший, пока последняя лазурная запятая не впитается в камень и сеть не погаснет. - Да... - уверенно ответил первый, с удивлением понимая, что у него впервые в жизни ноет спина. - Ты знаешь, я такой сильной штуки еще никогда не проворачивал. Ветер уносил его голос прочь с холма. - О, ты еще много натворишь, поверь мне! - засмеялся второй. - Пойдем. Тебе надо...гм...сменить одежду. И помыться. Сегодня вечером... - Я помню, - перебил первый. - Кстати, как тебе это место? Я бы тут что-нибудь построил. Скажем, хорошую крепость или городок. Оба огляделись по сторонам. - Вряд ли кто-то захочет здесь жить, - второй пожал плечами и пошел вниз по тропинке. Первый пожал широченными плечами и последовал за ним, отстав на пару шагов. Ему вдруг захотелось посмотреть на остывающие камни еще раз. Как будто прощаясь, он вскинул руку. - Счастливо оставаться, дружище. Плиты дернулись так, что земля дрогнула, и он еле устоял на ногах. Первый резко обернулся, нахмурился - и все замерло. Вниз шли молча. Похожие на братьев - одинаково статные, с твердым взглядом и как будто рано поседевшие. Первый - чуть повыше, чуть постарше. Второй - с волосами до плеч и почему-то в безукоризненно чистых, даже в слякоть, сапогах. - Только, пожалуйста, веди себя прилично. - Я? - Ты. Не приглашай ее ужинать, не говори комплиментов и вообще не смотри на главу государства-противника с таким бессовестным... - Кун! Ну не надо опять! - в голосе первого было искреннее отчаяние. - Смотри мне. Я много раз говорил, что Чароит будет тебе подходящей женой. Она достойная девушка, к тому же вы столько вместе воевали... Ветер снова вмешался, украл обрывок фразы и отшвырнул в сторону. Не слушая наставлений и широко, по-мальчишески ухмыляясь, человек в облепленной глиной одежде шел по петляющей дорожке вниз, к лагерю. - ...И попробуй только поцеловать ей руку. Голову оторву. Аделит, ты слышишь? Камни, оставленные в одиночестве в холодных сумерках, дрожали. Любят государей по собственному усмотрению, а боятся - по усмотрению государей, поэтому мудрому правителю лучше рассчитывать на то, что зависит от него, а не от кого-то другого. Она смотрела со всех сторон. Ласково и грустно – как будто в те далекие беззаботные времена уже знала, что им предстоит. Тот портрет был очень старым, два повыше – из последних. Между ними была пропасть. Всего двадцать с небольшим лет. Мало, слишком мало. Даже крестьянки, которые для того и существуют, чтобы каждый год рожать солдата или земледельца, и мрут сотнями от изношенности, дольше живут. А она… Люди у окна не смотрели на портреты. Хозяйку они прекрасно помнили и так. Ее настоящая улыбка была мало похожа на выражение лица миловидной молодой женщины на портретах. Вроде, и ямочки на щеках, и блеск ее любимых украшений– а не она. Все изменилось резко и быстро. Драгоценности сгребли в шкатулку и унесли в сокровищницу, ее наряды вместе с мебелью из спальни королевской четы сожгли. Ее боготворили художники - но портреты, которыми раньше был увешан весь замок, разорвали в клочья. То немногое, что удалось спасти – здесь, в далеком коридоре, где почти не бывает важных особ. Дворяне-придворные-дворовые льстецы переменчивы, в отличие от слуг. Из всех статуй осталась только одна. Но и у этой отбиты руки и по всему левому боку змеится трещина, начинаясь от сердца. Мраморная девушка с венком на распущенных волосах смотрит исподлобья, лукаво и…укоризненно? Они втайне считали, что больше никто не помнит ту, чье имя теперь запрещено произносить. Детская память коротка, а уж корона и вовсе отшибает желание помнить мертвых. Так говорила камеристка Бриджит, пока ее не задавил конем генерал. - Шум развели, - ворчит дядюшка Сципион. Старый портной не может не щуриться – испорченные полувеком корпения над нарядами богатеев глаза болят от света. Внизу наскоро прибивают перекладины к столбам. Двоюродная племянница Сципиона украдкой загибает исколотые вышивкой пальчики, считая – семь, восемь, десять…ой, сбилась! Девять. Откормленные вороны кисло смотрят на шумную стройку с окрестных деревьев. Они видали и колесование, и четвертование…виселицы – это значит, что на скорую руку вздернут нескольких худосочных шпионов или тунеядцев. Негусто. Внезапно вороны настороженно поднимают головы, и челядь врассыпную бросается прочь от окон. Птицы знают, кто поставляет им еду. А попасться на дороге…нельзя, будет беда! Судьба молодой женщины, улыбающейся с чудом уцелевших портретов, даже после смерти не оставляет ее в покое. Свора карет и всадников останавливается именно у той двери, которая ведет в этот полузаброшенный угол. Шум приближается, и от шагов многочисленных ног картины начинают покачиваться. Голоса и топот приближаются. С размаха отлетает дверь, и в тишину второй усыпальницы – здесь, в золоченых рамах, погребена память – грубо вторгается шум. Толпа замирает под ясным взглядом навеки ушедшей доброты и нежности. Наконец тяжелая трость с натугой поднимается в воздух. Пальцы еще крепко сжимают костяной набалдашник. Взмах – и удар рвет бумагу и холст, ломает резные завитки на рамах. - Уничтожить это, - в хриплом голосе страдание, в угасшей душе – почти ненависть. Придворные угодливо склоняются, пропуская его величество Эндимиона. Государь всегда должен советоваться с другими, но только когда он того желает, а не когда того желают другие. Военный совет дружно жевал какие-то коврижки, приготовленные накануне адъютантом одного из принцев. Армейские на самого высокорожденного мальчишку поглядывали снисходительно, а уж именование военным званием второго почти такого же мелкого, только рыжего и самоуверенного, как заряженная баллиста… Но готовил не по годам серьезный пацан знатно. Это ценил не только, Кунсайт упаси, сам главнокомандующий – еще рыжее и наглее, только чуть повыше, но и высший командный состав. Со вчерашнего дня коржики даже почти не почерствели. - Будем окружать! – упомянутый выше «командир» весело стукнул по столу кулаком. От удара перед Кадмием подпрыгнуло перо. – Возьмем в кольцо, подождем ночи – пусть они как раз начнут ставить укрепления – и возьмем приступом, пока все будут с кирками и лопатами. Таран в ворота и в западную стену, она у них старая и сыпется. А? Полковники переглянулись, генералы молча покачали головами. - Город хорошо укреплен, и с ополчением их будет до десяти тысяч, - начальник разведки Кадмий заглянул в свои записи. На одном из донесений красовалось яркое пятно еще не подсохшей крови, и он аккуратно перевернул запачканный лист. Все невольно посмотрели на другой конец стола. Со скучающим видом король черкал на бумаге загадочные загогулины. Перо было без чернил. - Лучше выждем. Продовольствия у них немного, оба родника мне известны. Сегодня в полночь мой человек будет ждать сигнала на крепостной стене. У него есть надежный яд. Полбутылочки в каждый колодец – и через три дня можно заходить в город спокойно. Профессионального цинизма разведчика прямодушные молодые военные не одобряли. Даже их юный лидер недовольно скривился. В отличие от них, он знал, что предвещала эта ничего не выражающая физиономия. И уже злился. - А я говорю – предложим им сдаться! – как будто продолжая начатую речь, возразил Брусит. Офицеры-пехотинцы одобрительно загудели. – Подержим осаду недельки две, пошлем парламентера. Да они сами поймут, что нечего артачиться! - Некогда, - огрызнулся главнокомандующий, упираясь худыми локтями в стол. – Если будем ждать две недели – сами тут ляжем. Бароны ждать не будут. До города два перехода всего. Сутки, со скрипом двое. - Можем обойти их вообще? – подал голос второй принц. Когда все обернулись, он смутился и даже покраснел, позоря королевский род. – Ну…если нам некогда с ними возиться? Может, оставим и пойдем дальше? - А потом они ударят нам в спину, - продолжил Кадмий почти мечтательно. Рыжий принц готов был рявкнуть и объявить наступление. Еще чуть-чуть – и… - Это все не подходит. Мы потеряем или время, или силы. Перо поставило воображаемую точку на чистом листе. …Конь был абсолютно равнодушен к войне, городу и его озлобленным недоеданием и набегами жителям. Он жевал траву и не оглядывался туда, где остался лагерь. Оттуда смотрели на одинокую фигурку у стены, сцепив зубы и бессильно ругаясь. Алмаз глубоко вздохнул и тронул амулет-усилитель голоса. Настороженный город ждал. Дела, неугодные подданным, государи должны возлагать на других, а угодные - исполнять сами. Эхо подхватывало каждое слово, уносило под купол и трепало там, пока от него не оставались жалкие, затихающие отголоски. Тут даже оно было хищное и деловитое, как ястреб. - ...В свете данных выкладок, я считаю нецелесообразным увеличение нагрузки исправительных учреждений. Имеющиеся мощности достаточно используются, в некоторых регионах даже чересчур, но мы решаем эту проблему путем перераспределения... Начиная с мрачного усатого оратора, в котором с первого взгляда угадывался тюремщик, и заканчивая решетками на окнах, неудачно изображающими витражи, все в этом зданнии было предназначено для того, чтобы подавлять. Чтобы человек ни на минуту не прекратил чувствовать себя букашкой, мелким недоразумением. Подчеркнутые исполинскими колоннами стены уходили вверх, образуя гигантский колпак над строгими рядами деревянных скамей. - ...Таким образом, в существующих... - Но ведь можно построить новые! - она, не выдержав, вскочила. И тут же села обратно под тяжестью недоверчивых взглядов, промазав мимо нагретого места. Как могла дубовая скамейка быть такой ледяной? Или это так задумано? Тонкое платье не грело. От испытующих взглядов со всех сторон хотелось съежиться, спрятать горящие щеки и предательски блестящие глаза. Обида перехватила горло, мешая дышать, заглушая звонкий и чистый голос. - На это необходимо выделить деньги, - встрял сморщенный старичок справа. - Предварительно составить сметы, запланировать. - Тогда сделайте это! Это так трудно? Ее возмущенный голос увяз в шорохе бумаг, щелчках счетов, равномерном бормотании и сдавленных смешках. - Конечно! - торжествующе прогремел из-за ее спины глубокий бас. – Вы, возможно не знаете – для этого придется увеличить налоги… - Не знаю, - глядя на свои озябшие колени, упрямо сказала она. В эту секунду ей показалось, что шелковое платье растаяло и в этом враждебном зале она не просто одна, но раздета и не может даже прикрыться, потому что это ниже ее достоинства – показывать, что она смущена. - Не знаю, но вы должны это знать. Это ваша работа - считать. Начиная от дальних рядов, побежал возмущенный шепот. Все ближе и ближе. Она медленно встала, незаметно поправив складки платья ладошками, гордо подняла подбородок. Оказывается, под куполом живут ласточки! - Указ об отмене смертной казни будет подписан сегодня же. Будьте любезны, подготовьте все необходимое. Сквозь шум, производимый взволнованными советниками, она слышала гомон толпы. «Как будто мы здесь в раковине, а снаружи море» Там, за дверью, были тысячи замерших в ожидании горожан. Она солнечно улыбнулась ласточкам и пошла к двери. Солнечные лучи, пробиваясь между решетками, вспыхивали в ярких розовых волосах.
Рубеус: Во-первых, это прекрасно. От зарисовки про Серенити вообще - мороз по коже и слов нет. ) Аделит и Кунсайт великолепны, чувствуется, что вот она история, было, так всё и было. Только вопрос, а её точно звали Чароит? Первую королеву? Алмаз пишет: Первый пожал широченными плечами и последовал за ним, отстав на пару шагов. Ему вдруг захотелось посмотреть на остывающие камни еще раз. Как будто прощаясь, он вскинул руку. - Счастливо оставаться, дружище. Плиты дернулись так, что земля дрогнула, и он еле устоял на ногах. вот это здорово. А что там было, что именно он сделал? Алмаз пишет: Не слушая наставлений и широко, по-мальчишески ухмыляясь, человек в облепленной глиной одежде шел по петляющей дорожке вниз, к лагерю. - ...И попробуй только поцеловать ей руку. Голову оторву. Аделит, ты слышишь? Общаются как равные ведь... Какой Аделит замечательный всё-таки...))) Так вот он каким был, основааатель! Алмаз пишет: Из всех статуй осталась только одна. Но и у этой отбиты руки и по всему левому боку змеится трещина, начинаясь от сердца. Алмаз пишет: Они втайне считали, что больше никто не помнит ту, чье имя теперь запрещено произносить. Детская память коротка, а уж корона и вовсе отшибает желание помнить мертвых. Так говорила камеристка Бриджит, пока ее не задавил конем генерал. Атмосфера-то какая.... бр-р-р аж. Алмаз пишет: Толпа замирает под ясным взглядом навеки ушедшей доброты и нежности. Наконец тяжелая трость с натугой поднимается в воздух. Пальцы еще крепко сжимают костяной набалдашник. Взмах – и удар рвет бумагу и холст, ломает резные завитки на рамах. - Уничтожить это, - в хриплом голосе страдание, в угасшей душе – почти ненависть. Придворные угодливо склоняются, пропуская его величество Эндимиона. Всё так чётко, так ясно, что именно произошло и как это было в Серебрянном... И как-то совсем иначе на Серебрянное теперь смотрю. Трудно пояснить, но оно воспринималось более свтлым и беззаботным чем Алмазное, а после этого... После этого... Алмаз пишет: Все невольно посмотрели на другой конец стола. Со скучающим видом король черкал на бумаге загадочные загогулины. Перо было без чернил. *хихикает в кулак* а-а-а, я эту твою привычку описал в Песне о рассвете))) Алмаз пишет: Алмаз глубоко вздохнул и тронул амулет-усилитель голоса. Настороженный город ждал. Я так понимаю, решение ты принял совершенно другое, чем предлагались. Но что именно ты предлагал горожанам, когда подъехал к стенам один? Алмаз пишет: Она медленно встала, незаметно поправив складки платья ладошками, гордо подняла подбородок. Оказывается, под куполом живут ласточки! Какой светлый, образный, чудный момент! Алмаз пишет: Солнечные лучи, пробиваясь между решетками, вспыхивали в ярких розовых волосах. Чиби Уса тоже замечательная И как-то неуловимо пересекается прошлое и настоящее.... Боги! Какое же оно всё живое! Спасибо тебе!!! Я проникся и опять сам писать буду!!!
Рубеус: Ну, это типа нудная историческая мерзость о наших весьма неприятных предшественниках … Вечереет. На импровизированной сцене зажигаются ещё несколько свечей. По сцене уже минут пять туда-сюда дефилирует разобиженный призрак. Я запретил ему читать стихи. Я вообще запретил ему что-либо говорить, а потому ходит он крайне выразительно. И как только умудряется в каждый свой шаг вместить столько оскорблённого достоинства? Хорош, зараза. Потому я его и позвал. Натягиваю плед почти на уши − зимой в замке невозможно холодно. Хотя когда к правому плечу доверчиво прижимается горячая щека – Сапфир немного простыл, а левый бок ощущает напряжённый локоть Алмаза, зима остаётся там, за окном, где гудит и мечется рой светлых пчёл, а тут хорошо и уютно, разве только шерсть немного колет шею. Пора начинать. - Помните, что нам рассказывали на истории про славное и героическое прошлое нашего королевства? Мне вот было интересно, если оно всё такое славное и героическое, почему мы родились в этом мерзостном крысятнике? Да и портреты ближайшей родни доверия не внушали, слухи ходили всякие. Оказалось, наша бабуля, мир её праху, первейшим же указом повелела изъять из учебников все неугодные главы… Ну, в общем я тут покопался в архивах, поговорил с Пиндаром… при звуке своего имени призрак застывает и бросает в меня новый укоризненный взгляд. Нечего, нечего, так смотреть, стихами ты это нам две недели распевать будешь! – В общем, смотрите, я расскажу, он покажет. Призрак как-то нехорошо мне подмигивает. Сглатываю, вздыхаю и обречённо киваю − дескать, всё помню и выполню. Поэт улыбается, предвкушая плату. Да чтоб я хоть раз ещё связался с этим вертлявым пиндарасом! Щёлкаю пальцами, и мстительно наблюдаю, как томное привидение превращается в нескладную длинноносую фигуру. - Так вот, если века за полтора до нас всё ещё худо-бедно крутилось по инерции, ну, при Хризолите Бесполезном, то с приходом к власти нашего прапрадеда, короля Церезита, королевство со страшной силой понеслось в топущее болото. Вялый, тощий как жердь и беспросветно угрюмый Церезит люто страдал от чёрной меланхолии, и днём и ночью снедала его, горемычного, грусть-тоска, и никакие жреческие обряды и снадобья его не спасали. Весь двор мутило от его унылой рожи, со скорбно отвисшей нижней губой и стеклянным взглядом. Тоскливо ползал он по замку, вздыхая, стеная, охая и гоняя от себя камердинера со стопкой носовиков. Вечно сгорбленный, подволакивающий ноги дряхлый старец двадцати лет от роду править королевством, конечно, даже и не помышлял. На сцене возникло видение подвала с покрывающимися плесенью стенами. Длинноносая фигура громко всхлипнула и трясущимися руками налила себе в стопку абсента. – Его бы уже давно придушили из милосердия, кабы он вовсе не выходил из меланхолии, и может, сложилось бы всё иначе, но, к сожалению, Церезиту иногда становилось лучше. И в эти моменты просветления он прекращал все свои суицидальные попытки, жалобное нытьё и доставучий скулёж. В моменты просветления его просто мучала скука. Он отчаянно маялся от безделья, и не знал чем занять своё монаршее существование. А потому то придворные мужи в платья рядились, то публичные казни прямо в большом зале вершили, то бои петушиные перед троном. Церезит из дворца выходить вообще не любил, стеснялся показываться людям на глаза… Вот в одном из таких приступов скуки, Церезит и женился на собственной сестре, видимо, решив, что это его развеселит. Худощавая фигура на сцене раздалась в плечах раза в три, обзавелась покатым лбом и толстой косицей. - Особым умом и красотой королева Куприт не отличалась, зато отличалась силой, и ширококостным, кремезным даже телосложением, так что прадед наш удался на славу – истинный богатырь, кулаком быка мог убить, и сожрать того же быка за обедом. Впрочем, о прадеде после. Спустя ещё пятнадцать лет тоскливого правления, Церезит выбросился из окна Печальной башни. При виде тела в бесформенном мешке Сапфир вздрагивает, косится на Ала, Алмаз морщится. Ещё года через три за ним последовала скончавшаяся от неизвестной хвори супруга. В памяти народа они остались как Церезит I Унылый и Куприт II Глупая. За их правление мы потреяли Тиралин и Лускан, была частично раздроблена на княжества Галава, некоторые владения в Бевелле и Колвире отошли к каким-то предприимчивым баронам. На иллюзорной карте южный материк разваливается на куски, по восточному ползут загребущие ржавые линии. Женщину с квадратным лицом у трона сменяет поистине огромный мужчина. Он кажется даже более высоким, чем Кунсайт, а торсу позавидовал бы сам Ангидрит − бицепсы в обхвате едва ли не шире меня в талии. Мужчина причмокивает и чавкает, мясистые губы на вислощёком лице обгладывают баранью лопатку, по подбородку течёт жир, расплываясь пятнами по засаленной парчовой рубахе. Зрелище неприятное, но одновременно подавляющее настолько, что я несколько секунд не могу собраться с мыслями, наблюдая за пиршеством своего предка. Пиндар шумно высмаркивается в скатерть, и я, наконец, отвожу взгляд. −Прадед наш, Гармотом Свирепый, получил в наследство беднеющее королевство, отвратительный генотип, помноженный на кровосмешение и маниакально-депрессивный психоз. В депрессивной стадии он был угрюм и злобен, а в маниакальной гневлив и деятелен. В довершение всего, образования он толком не получил, поговаривали даже, что указы свои диктовал и подписывал крестиком. Впрочем, указами он особо не увлекался, разве только посылал солдат воевать, причём не особенно вникая – на чужие земли или на свои собственные. В основном же он пил, спал, жрал глючные грибы, буянил и всячески морально разлагался. Впрочем, помимо пьяных побоищ и активного спаривания, у Гармотома было ещё одно своеобразное увлечение. Любил он всякие штучки древние, ржавые детальки всяких механизмов, а потому единственными кто при нём процветал, помимо придворных блудниц, были археологи. Детальки Гармотом собирал и хранил, и изредка, в припадках вдохновения клепал из них всякий мусор – вроде подставки для ног или… короны В глазах Алмаза плещется глубочайшее отвращение. Да, он её узнаёт. Корона та самая, на ней поменьше ржавчины, но странные наросты точно так же торчат во все стороны между драгоценными камнями размером с булыжник. − Женился наш прадед на женщине тихой, кроткой и безропотной, и, что удивительно, довольно дальней родственнице. Ревновал её беспочвенно, беспрерывно и безудержно, порою поколачивал (чтоб не повадно было и на всякий случай) и имел практически привселюдно, не стесняясь ни слуг, ни придворных. Первенца своего назвал в честь себя же, Гармотомом, всячески баловал и кормил сластями, да так, что к пяти годам дитятко весило килограмм сорок. Второй же ребёнок был ненужным и нежеланным. Прадед даже избил прабабку, дескать, зачем понесла? Впрочем, избил не сильно, и роды прошли благополучно. А чтоб папаша во гневе не сделал чего младенцу, Меланит Кроткая отдала Опала на воспитание кому-то из своих родичей. Коротко стриженная худощавая женщина улыбается ребёнку на руках сестры. Ей хочется, чтобы он её запомнил. - Прабабка вообще часто улыбалась и никогда не плакала, даже когда Гармотом её бил. Она не была смелой, слова сказать поперёк его воли не могла, ей просто не нравилось плакать, потому как всё что у неё было – это сиреневые глаза и улыбка, и потому как она любила мужа. Сапфир недоверчиво фыркает. Я пожимаю плечами. − Может быть, за те редкие моменты, когда он мягко прикладывал палец к её губам и вёл её в мастерскую, показать нового технического монстра, никому другому − только ей, или когда он легко подхватывал её и катал на своих огромных плечах. Некрасивая маленькая женщина спит. Огромный мужчина кончиками пальцев гладит её плечо и неуклюже тянется поцеловать, промахивается по щеке, утыкаясь губами в нос, громко гогочет над собой и резко на неё наваливается. − С возрастом Гармотом всё больше пил и всё чаще впадал в ярость. В один из таких припадков он и убил жену, ударив её головой об очередное механическое чудо. Когда пришёл в себя, раскаялся, и неделю рыдал, запершись в мастерской. Может, потому что сломал какую-то железяку, а может, потому что тоже любил нашу прабабку. Её тело не смогли вырвать из его рук десять стражников. Долго прадед не протянул. Съёжившийся в углу богатырь держится за сердце, на его месте возникает тучный, расплывшийся человек неопределённого возраста. Двое слуг помогают ему подняться с кровати. − Сынок его, Гармотом II Раззява в своей жизни издал только один полезный и один безвредный указ. Отнести на свалку папашины поделки и сделать трон пошире. Всё остальное время он исправно опустошал казну и гробил государство. И если за время правления Гармотома Первого мы потеряли всего одну провинцию – бароны окончательно растащили Бевелль, то Гармотом Второй совершил небывалое – он потерял четыре. Причём две он именно пораздарил, подписывая бумаги не глядя. Алмаз скрипнул зубами, а я тихо выругался. Желание пнуть эту тушу на сцене, которая вот сейчас, в этот самый момент отписывает стратегически важное побережье какому-то маркизу, становилось практически нестерпимым. − В его правление дворец окончательно зарос паутиной, пропах мышами и пропитался отходами, а королевство пришло в полный упадок. Впрочем, больная печень и диабет на почве ожирения оборвали его жизнь на сорок пятом году, иначе, возможно, королевство Даймонд вообще бы исчезло с мировой карты. Супругой при жизни он так и не обзавёлся, наследников не оставил, а потому во дворце поднялся переполох. Править было некому. С грехом пополам вспомнили о принце Опале, нашем деде, привезли из дальних поместий и усадили на трон. Сорокалетний мужчина что-то неторопливо пишет аккуратным мелким почерком, лицо его спокойно и благожелательно, глаза синие, ясные, приветливые, окладистая каштановая борода спускается на ворот простой льняной рубашки. Рядом − пухлощёкий улыбчивый брюнет чуть моложе, он ещё держится прямо, и его можно узнать только по очкам с толстыми линзами. Старый Академик, чудаковатый учитель, который никогда не повышал голоса, но перед которым всегда было неловко даже за самые невинные шалости. Дед показывает Академику написанное, Академик одобрительно кивает. − Опал, выросший вне тлетворного влияния двора, был человеком тихим, вдумчивым и любознательным. Любил книги, учёные диспуты и уединение, и никогда даже не помышлял о троне. Однако ж, судьба. Пришлось ему в срочном порядке обзаводиться женой и разбираться в хитрой науке управления государством. Подходящей супруги не было, а потому женился он на 17-летней и совершенно нелюбимой двоюродной племяннице. Да, это как раз и была наша бабка. Базальт воспитывали лелеющие мечту о троне родители, то есть воспитывали так, чтобы она смогла взять власть в свои руки. Но они никогда не думали, что вместо того, чтобы припечатать тихого мужа каблуком, она не станет даже пытаться влиять на него, напротив окружит его вниманием и заботой, в благодарность за его мягкость и бесконечное терпение. Спина, одно плечо, кажется, чуть выше другого. Руки девушки сноровисто поправляют мужчине воротник, из-за тёмных густых волос нельзя рассмотреть её фигуру – они спускаются почти до колена. Яркие кленовые лисья в медной вазочке. Опал что-то говорит. Девушка отворачивается, скрывает смущение. И я вижу знакомые глаза навыкате, непропорционально крупный орлиный нос и не по-мужски волевой подбородок. Глаза смеются. Из-за уха выглядывает незабудка, нет, даже две. Сапфир смотрит мимо Базальт, на деда. Братишке говорили, что он на него похож. -За два года правления король Опал мирно и бескровно вернул нам практически весь Колвир, возродил ряд школ для населения, и пригласил во дворец многих видных магов и учёных, среди которых и был его друг детства Кварц. Да, папаша Кварц-Наполовину когда-то носился по саду вместе с нашим дедом… Среди листьев золотится каштановая макушка, яблоко летят прямо в подставленные руки. Мальчик в очках вгрызается в сочную мякоть. Разлёгшись на ветке, Опал читает. Кварц тоже хочет там читать, но лезть высоко и страшно. − Увы, правление деда не понравилось семье Базальт. Опал не дожил до своего сорок третьего дня рождения два дня. После него корону приняла наша бабка. Выпрямленная, жёсткая, с нелепой короной поверх стянутых в тугой пучок волос, широкое платье наглухо застёгнуто, одной рукой она поддерживает огромный живот, другой сжимает символ державы. Ей девятнадцать лет. Король умер, да здравствует королева!.. − А теперь, − неуверенно оглядываюсь на братьев и творю полупрозрачную иллюзию. Пиндар вплетает в неё людей.− Я не буду ничего говорить, вы просто смотрите, хорошо? Слева выжженная земля, по узкой дороге идут погорельцы. Справа поле, редкие колоски выглядят чахлыми. Тощая коза медленно идёт за не менее тощим крестьянином, трое мелких ребятишек держатся за холщовую юбку матери, две девочки постарше несут тяжёлые мешки. Картинка мигает. Те же люди сидят возле поля, мешков и козы уже нет, они виднеются на плечах двух дюжих грязных мужиков. Мужики тащат ещё чьёго-то упирающегося осла и какие-то тряпки. Самый маленький ребёнок улыбается и сосёт палец, другие молча смотрят на отца. Он не выдерживает и отворачивается. Женщина начинает собирать колоски. Подъехавший всадник сбивает её с ног, выпрыгивает из седла и бьёт по лицу. Она - воровка. Картинка мигает. Зерно едет во дворец. Картинка мигает. Красивое шёлковое покрывало небрежно брошено на заемлю. Нарядная рыжая девушка беззвучно напевает песенку и плетёт венок из васильков. Её возлюбленный смотрит на неё с неприкрытым обожанием, делает ртом «Ам!» и пытается скормить ей пушистый пирожок. Она качает головой и крошит булочку в сочную зелёную траву. На угощение тотчас слетаются птицы. Ручные, они склёвывают крошки прямо с её пальцев. Она подмигивает, вскакивает, запрокидывает голову и кружится на месте, причёска рассыпается на много-много ярких локонов. Возлюбленный подхватывает её на руки, и устремляется к серебристому ручью, сегодня морской народец будет петь днём. Она шутливо отбивается и чмокает его в нос. Картинка мигает. На грязном полу в кухне двое стражников задирают юбку двенадцатилетней служанке. С потолка сыпется пыль. – Это всё Базальт. – я понимаю: надо что-то сказать. Первые слова идут с усилием, а дальше уже легче. Я говорю то, что я твёрдо знаю. − А они были замечательные. Просто они очень сильно любили друг друга. Свечки на сцене гаснут и зажигаются по углам. Алмаз о чём-то думает, Сапфир выглядит подавленным. Хочу добавить ещё про маму, но Пиндар уже манит меня к себе. Со вздохом подчиняюсь. Ноги становятся ватными и начинают заплетаться. Я не понимаю где у меня правая рука, а где левая. Мне не нравится то, что со мной происходит. Да как он вот это делает?! А это? Я вообще не понимаю, чего этот извращенец от меня хочет! Я ведь, Боги его возьми, не призрак. И задница у меня не на шарнирах. Братья тихо сползают с дивана на пол, Сапфир зажимает себе рот, Алмаз открыто хохочет. Пиндар учит меня танцевать макарену.
Алмаз: Рубеус пишет: Только вопрос, а её точно звали Чароит? Первую королеву? Это ты там что-то втихаря менял. Кстати, предлагаю откатать обратно -_- М? Рубеус пишет: А что там было, что именно он сделал? Реальгар был. Турок)) Рубеус пишет: Всё так чётко, так ясно, что именно произошло и как это было в Серебрянном... И как-то совсем иначе на Серебрянное теперь смотрю. Я выполнил свою миссию)) Рубеус пишет: а-а-а, я эту твою привычку описал в Песне о рассвете))) Помню)) Оттуда я взял - раз она уже есть)) Рубеус пишет: Но что именно ты предлагал горожанам, когда подъехал к стенам один? Не скажу)) *важно* Ты сомневаешься в моих агитаторских способностях? Рубеус пишет: Боги! Какое же оно всё живое! Оно два дня меня давило ><
Алмаз: Рубик! Ты подлое рыжее чудовище!))) Такие живописные переходы от мрачняка к комедии и обратно моя неокрепшая психика переживает с большим трудом. Предки живописны и очаровательны. За корону тебе отдельное спасибо >< Про родителей получилось одновременно грустно и жестоко. Я чего-то такого ждал, но все равно так...напильником по нервам. ...И все-таки Унылый мой любимец)))
Рубеус: Алмаз пишет: Такие живописные переходы от мрачняка к комедии и обратно моя неокрепшая психика переживает с большим трудом. А у меня самого просто эмоции сменяются довольно легко. Но прописывать плавные переходы лениво) Ещё оно просто как жизнь. Рядом со смешным всегда грустное, а с грустным - смешное. Увы, красиво накладывать одно на другое я так и не научился, только "прыгаю" -_- Алмаз пишет: Я чего-то такого ждал, но все равно так...напильником по нервам. ну ведь оно так и было на самом деле, если подумать. Они жили в своей красивой сказке, в иллюзии. Эскаписты). И я не могу их осудить или не понять. Алмаз пишет: ...И все-таки Унылый мой любимец))) только не говори, что кумир и образец
Лазурит: *с завистью*Демиурги... ...Иии сказать ничего не выходит. Тьфу >>
Пиндар: Вы не умеете танцевать макарену? Тогда я лечу к вам!
Карат: Плюшка для Алмаза и еще кое-кого.)))) Лорд Вольфрам проснулся рано. Учитывая то, как он провел вчерашний вечер, слишком рано. А самым интересным было то, что проснулся он от ощущения, что на него смотрят. И не обязательно было иметь такой нюх, каким обладал волк-оборотень, чтобы догадаться, кто это мог быть. Вариант был только один. В кресле перед кроватью, небрежно опершись на подлокотник, сидел Его Величество король Алмаз собственной персоной. Губы сами собой растянулись в кривой усмешке при мысли о том, какую занимательную картину для монарха сейчас представляет его спальня, да и сам арреат. Во всяком случае, учитывая то, сколько он выпил вчера вечером, пахло от него сейчас точно не розами. Притворяться спящим и дальше не имело больше смысла, потому Карат все-таки сделал над собой усилие и, поморщившись от головной боли, открыл глаза. - Безумно рад лицезреть Вас в моих покоях, Ваше Величество. - Хрипло выдавил он, вложив в дежурное приветствие весь сарказм, на который был способен в данный момент. Впрочем Алмаз не спешил реагировать на откровенную провокацию и, едва слышно хмыкнув, устремил свой выразительный монарший взгляд куда-то за спину мучавшегося сильнейшим похмельем арреата. А Тунсег то совсем забыл, что они тут не одни!.. Он обернулся и увидел, что одна из его вчерашних подружек спит сном праведницы, выставив на всеобщее обозрение ослепительно белую попку. Звонким шлепком по оной попке она и была разбужена не скрывающим свое раздражение Каратом. Скорчив гримаску, она подняла свое хорошенькое личико, собираясь выразить невежливому любовнику свое недовольство, но наткнулась взглядом на холодное взгляд чуть прищуренных светло-карих глаз и, взвизгнув, моментально натянула на себя простыню и пулей вылетела из спальни. Со второй девушкой, являвшейся точной копией первой малышки, Тунсенг без сожаления поступил точно так же и, не выразив никаких эмоций по поводу произошедшего, встал с кровати, чтобы в следующий миг скрыться за широкой дверью ванной. *** Холодная вода не то, чтобы совсем излечила меня от вчерашней попойки, но головная боль все-таки чуточку притупилась, да и стены (слава всем четырем Богам!) перестали, наконец, плыть перед глазами, так что я вполне осмысленно смог разглядеть свое отражение в зеркале. А что? Могло быть и хуже... И все же… Что за дрянь я вчера пил?! Нацепив на себя длинный шелковый халат и откинув со лба блестящие мокрые волосы я, наконец, покинул свое временное пристанище и, даже не взглянув на все еще сидевшего в кресле короля, прямиком направился к бару. Так сказать, клин клином вышибать. - Кошмар! Мой секретарь превращается в алкаша… - притворно вздохнуло Его Саркастическое Величество и, усмехнувшись, сверкнуло рядом белоснежных зубов. Ага, а про то, что один его брат это чертово зелье готовит, а второй оного секретаря потом спаивает, ни слова! - Доброе утро, Ал. – Хмуро откликнулся я, с благоговением наблюдая за тем, как в пузатом бокале весело искрится янтарная жидкость. - Я тоже рад тебя видеть. Уже после первого глотка мое настроение значительно улучшилось, и я таки соизволил снизойти до того, чтобы усесться в кресло напротив друга. - Так чему обязан? - А что, предположить, что я просто проходил мимо и вот решил заскочить на пару минут, ты не можешь? – Блеснувшее в фиолетовых глазах лукавство, натолкнувшись на явно отразившийся на моем лице скептицизм, как-то быстро сошло на нет. – Ладно-ладно… А сам не догадываешься? Я только беспечно пожал плечами. Не тот настрой был, что б самому отгадки искать… да и здоровье не то. - Скажи, а ты вчера с дочерью лорда Гематит ничего не делал? - А должен был? – Недоумевающе нахмурился я, старательно пытаясь вспомнить, о какой дочери идет речь… нет, на память я в общем-то не жалуюсь, но что-то упоминание о дочери министра никаких мыслеобразов в моей удивительно пустой на данный момент голове не вызывает. - Карат! Ты что, забыл?! – Своим восклицанием Алмаз добился лишь того, что я пообещал себе больше не пить в таких количествах… непонятные напитки ядовито-зеленых цветов… в ближайшее время. - Леди Валерии Эстер Скарлетт Гематит! Я вас вчера представил друг другу на балу! Ах, да… Точно-точно. Что-то припоминаю! *** …Высокая, тонкая как тростинка девушка с большими серовато-зелеными глазами и длинными, заплетенными в две незамысловатые косички светло-русыми волосами. Стоило ему войти вслед за своим королем в бальную залу, и ее взгляд стал преследовать его повсюду. А он старательно делал вид, что ничего не замечает. До поры до времени… Как бы случайно оказавшись в непосредственной близости от незнакомки, он позволил ей еще раз окинуть его задумчивым взглядом и, уже ни капли не таясь, насмешливо поинтересовался: - Ну как, нравлюсь? – Казалось бы, что особенного в таком обычном вопросе? Но стоит слегка изменить интонации, чуть изогнуть брови или прищурить глаза и вот – нежные щечки пылают алым румянцем, бледные губы взволновано прикушены, а серые глаза скромно потуплены в полу… Так, а мне показалось или они действительно торжествующе блеснули?.. - Карат, друг мой, позволь представить тебе старшую дочь нашего славного министра! Леди Валерии Эстер Скарлетт Гематит. – В голосе монарха явно послышалось предупреждение. Ой, да не стоило напрягаться, уже сам все понял. – А это, леди, моя правая рука и незаменимый помощник в любых государственных делах, - а заодно в пьянках, сомнительных аферах и еще более сомнительных приключениях, - лорд Карат Тунсенг Фенрир Вольфрам. Я обворожительно улыбнулся и одарил только что представленную мне даму снисходительным взглядом. Ну вот, все правила этикета соблюдены, теперь девушка выглядит куда как увереннее. - Поздравляю Вас с первым выходом в свет, леди. Со стороны Вашего отца было бы непростительной ошибкой и дальше скрывать столь прекрасную жемчужину от чужих глаз. – Я привычно сыпал банальными комплементами, стараясь побыстрее закончить со стадией знакомства и благополучно покинуть Валери. Нет, она, конечно, хорошенькая, даже очень. И, как-никак, новая кровь… Но раз Алмаз сказал нельзя, значит нельзя. Тем более раз она дочь Гематита. Он и так меня недолюбливает… Так что будем искать других претенденток на нынешнюю ночь, благо выбор большой! Вон те близняшки, например!.. - О, благодарю Вас, лорд Вольфрам. – Тем временем мило улыбнулась девушка и как бы невзначай положила руку на мой локоть… Так, это что такое?! И что мне прикажете делать? Я в поисках спасения поднял вопросительный взгляд на Алмаза, но того как раз в этот момент отвлекал парочка высокопоставленных лордов с их вечными внутренними склоками и проблемами… И, как назло, больше никого вокруг! Сговорились что ли?! - Леди желает потанцевать? – Наконец, смирившись со своей участью, вежливо поинтересовался я. Ничего, один танец я вполне смогу перенести. А большего не потребуется… Я постарался сдержать растягиваемые в злой усмешке губы. Откуда же леди знать, насколько «хорошо» танцует ее кавалер? Когда мне надо, я могу быть ооочень убедительным. *** - Ничего я не делал. - Уверен? - Алмаз, за кого ты меня держишь? Я всегда отвечаю за свои поступки! - Ну-ну. – Все еще настороженно протянул король и тут же облегченно выдохнул. – Значит поводов для паники нет. - А что собственно случилось? – Весь этот разговор начинал меня утомлять. - Просто лорд Гематит сегодня пытался донести до меня весьма занимательную мысль… - Медленно, тщательно выговаривая каждое слово, произнес Алмаз. - Насколько полезен короне может быть союз Гематитов и Вольфрамов… То есть Валери и тебя. ЧТООООООО????????!!!!
Рубеус:
Маори: Кхе, кинула на сайте, решила и здесь)) Ал ,прости, я ешшо в процессе дописи)) да-да, именно дописи)) кстати,а сроки когда там выходят, подзабыль я ужо "Такие долго не живут". Глава первая. Портрет ^_^" «Они отравляют тебе жизнь… Они уже забрали Её… Не доверяй… Выжигай, топи, заливай кровью… Очищение от скверны…» Высокий смуглый мужчина стоял на холме, слушая тихий, будто испуганный, шелест травы. Деревня перед холмами была безмолвна, даже щебетавшие в соседней роще всего час назад птицы замолкли. - Сир… - тихий голос адъютанта оторвал короля от созерцания идеального мира – мира без ссор, без чувств, без боли. - Каковы будут приказания? Эндимион перевел помутненный взгляд на помощника. Его глаза, обычно синие сейчас были чернее агатов. «Ничего человеческого во взгляде», - Ахмед вздрогнул от собственной мысли, - «Ерунда, мне показалось… проклятая усталость…» - Живые есть? - Да, сир… Девчонка. Она была послушницей в храме Селисы. В том, что был сожжен три дня назад. Король молча кивнул и, передав меч в руки адъютанта, направился в свою палатку. Ахмед с ужасом взирал на оружие господина. С него все еще капала кровь, возле рукоятки прилип клок чьих-то волос. Мужчина зажмурился. Отряд с королем во главе искал беглых жрецов храма Селисы, который недавно был разрушен. Служителей видимо кто-то предупредил, и когда воины прибыли, в храме не застали ни одного человека. Здание сравняли с землей. Однако, Эндимион на этом не успокоился. Повелев на месте разрушенного возвести храм в честь Рея, правитель бросился на поиски беглецов. Нескольких младших поймали и казнили. А сегодня отряд наткнулся на небольшую деревушку, жители которой продолжали поклоняться Девяти. Совсем недавно со дворов доносилось куриное квохтанье, мычание, смех и плач детей, перебранки между соседями и бурные обсуждения последних новостей - о навязываемом культе кровожадного бога Рея, об уничтоженных храмах Маори и Алерии в Осаке и недавно разрушенном храме Селисы в соседнем городе, о сумасшествии короля и вспыхивающих тут и там мятежах. Эндимион не стал размышлять, он просто вырезал всю деревню, всех жителей до единого. Перед глазами Ахмеда встала недавняя картина бойни. Король несся впереди отряда, рубя направо и налево, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей. Часть коров и кур забрали на питание воинов, остальным просто порубили. Ни одному живому существу не удалось уйти. За исключением одной девочки – послушницы из храма Селисы. - Ахмед, Ахмед! Очнись! Тебя зовут! – его тряс за плечо Хаято – писарь. Адъютант усилием воли заставил себя не думать об убитых и направился к королевской палатке. Эндимион сидел в тяжелом дубовом кресле. На ковре перед ним на коленях стояла девушка, еще девочка, лет тринадцати. Ее длинные черные волосы были растрепаны и измазаны чем-то липким, из раны над бровью бежала тонкая бордовая струйка и, смешиваясь со слезами, капала на бежевое платье пленницы. Монарх, ни слова не говоря, взглянул на вошедшего адъютанта и, указав рукой на девчонку, вновь отвернулся, будто потеряв всякий интерес к происходящему. Ахмед кашельнул и деловым голосом, словно он находился в какой-то канторе, обратился к девочке: - Назови свое имя и социальный статус. Девочка всхлипнула, но не произнесла ни слова. Ахмед вздохнул, ясное дело, ребенок напуган, но если она хочет иметь хоть какие-то шансы остаться в живых, ей следует отвечать незамедлительно, четко и ясно. - Имя и социальный статус. Это в твоих же интересах, девочка. - Цукими… Ито Цукими… крестьянка... – не переставая всхлипывать, ответила пленница. Прядь волос упала ей на глаза, и она подняла руку, убрать ее. Широкий рукав платья задрался, обнажив многочисленные синяки и царапины. Чуть ниже локтя блеснул узкий серебряный браслет с символом Селисы. Ахмед мысленно чертыхнулся. «Она прямой дорогой к палачу идет. И мне заодно карму портит. Что за день такой…» - Твоими холеными ручками только в земле ковыряться, да в навозе. И храмовый браслет лже-богини видимо в свинарнике нашла, - довольно прошелестел лорд Хебихэй. За свою манеру говорить с легким шипением он получил прозвище Змей. А за его отталкивающий характер слуги между собой звали его Гадом. Со слугами по этому вопросу Ахмед был полностью солидарен, но предпочитал об этом молчать. - Цукими, мне кажется, ты плохо понимаешь происходящее, - голос адъютанта был холоден, - отвечай правдиво. Иначе… - Ахмед кивнул на королевский меч, прислоненный к столу. Меч до сих пор не был вычищен, кровавые разводы напоминали о произошедшем. Девчонка испуганно уставилась на Ахмеда и от страха перестала всхлипывать. - Какое положение ты занимала в храме Селисы. - Я… была послушницей… Ахмед кивнул и продолжил задавать вопросы: - Назови имя старшего жреца. Кто и как вас предупредил о… визите Светлейшего. Где скрываются жрецы. Цукими сжала ладонями подол платья и слабым голосом пролепетала: - Я… Все называли его Старшим или Светлым, - голос девочки задрожал. – О визите Его Величества я не знала… Я уехала за несколько дней до… до… Ну… тогда никто ничего не знал, все было как обычно. По глазам девушки было видно, что она говорила правду, испуганный ребенок, боящийся смерти… Ахмед прикусил губу. Сам он смерти боялся не меньше Цукими, а может и больше. Поэтому он до сих пор был адъютантом сошедшего с ума короля, а не возглавлял какой-нибудь отряд повстанцев с граблями или вилами наперевес. - Цукими… - от голоса короля по телу побежали мурашки, а в груди шевельнулся страх. Тем более, король назвал пленницу – какую-то послушницу из храма лже-богини, по имени, виданное ли это дело… - Цукими… Ты понимаешь, почему тебе оставляют жизнь? Послушница отрицательно потрясла головой. - Ну же, подумай, - Эндимион впервые за весь допрос взглянул на девчонку. Облокотившись о поручень кресла и подперев подбородок тыльной стороной ладони, король не сводил внимательного взгляда с пленницы. Ахмеду показалось что-то знакомое, старое во взгляде Эндимиона. Что-то… человеческое, то, что не было видно в этих глазах уже долгие годы. Появилось и тут же исчезло. - Я.. я не знаю… - Цукими сжала подол платья так, что побелели костяшки пальцев. Хебихэй хмыкнул. Внезапный ветер откинул полог палатки и ворвался внутрь. Листы бумаги со стола взвились к куполу. «Кажется, вот-вот начнется дождь.» - Никто не хочет высказать предположение? – Эндимион никак не отреагировал на разлетающиеся документы. В данный момент его интересовала только Ито Цукими. Змей пожал плечами, для него это было очевидно. - Я могу сделать, - его шипящий голос заставил Ахмеда поморщиться. – Во-первых, Светлейший сохранил тебе жизнь, чтобы показать, что он может быть милосерден к предателям… «С натяжкой. Весьма такой хлипкой» - Ахмед изобразил очень заинтересованный вид. - … Во-вторых, чтобы доказать всем верующим в Девятерых, что их богини – бред, выдумка, сказка! Почему Селиса не пришла и не спасла твою семью и твоих друзей? У тебя, девчонка, наверняка вся семья поклонялась лунной ведьме. И в-третьих… - Эндимион остановил словесный поток Хебихэя, подняв ладонь. - Это все второстепенно. Через входной проем виднелось потемневшее небо, вот-вот должен был начаться дождь. Кто-то и стражей додумался, наконец-то, задернуть полог, ветер перестал трепать волосы, и листы бумаги, медленно кружась, оседали вокруг короля и пленницы. Один из листов спланировал прямо перед носом Ахмеда. Адъютант мельком усмотрел какие-то цифры. Кажется, это была какая-то казначейская выписка о расходах. Светлейший поднялся из кресла и, подойдя к Цукими, встал перед ней на одно колено. Ахмед и Хэбихэй удивленно переглянулись. Король не обратил на это никакого внимания. - Цукими… Девочка испуганно ойкнула, когда Эндимион запустил руку ей под лиф, и попыталась отстраниться. Однако, вторая рука короля сжимала ее локоть железной хваткой. Ахмед с упавшим сердцем следил за действиями монарха. Наконец королевская рука вынырнула из платья девчонки. На смуглой ладони короля блеснули цепочка и кулон с женским изображением. Присмотревшись, Ахмед ахнул. Серенити. Тяжелые капли дождя забарабанили по плотной ткани палатки. Снаружи начался ливень.
Алмаз: Кио, солнце, спасибо!))) Ты зря говорила то, что говорила. Очень правильная плюшка выходит Сроки давно вышли, очень жду продолжения
Лазурит: Ох. Я хочу еще. Мне страшно, но я хочу еще))
Лазурит: *коротко выдыхает* Так. Сейчас. Плюшка с кодовым названием "И я достаю свой большой меч")) Или даже "Правило двух часов". Карат барабанит пальцами по косяку двери. - Сейчас, - машинально отзывается Алмаз, не отрываясь от бумаг. Карат закатывает глаза. - Час назад было «сейчас», - говорит он, пересекая комнату и опираясь на стол, - И два часа назад было «сейчас». Алмаз хмурит брови и, не поднимая головы, повторяет: - Сейчас… - и только после этого замечает ладони секретаря на столешнице. - Ох, - говорит он, переводя взгляд на Вольфрама. Тот отрывает ладонь от стола и поводит ею в сторону двери. - Ну что ты пристал, - сводит брови Алмаз, - я прямо не знаю… Он очевидно тянет время. Ему попросту лень вставать, уходить из натопленной комнаты, умываться мигом остывающей водой и две минуты истязать себя зубной щеткой - Карату одного взгляда хватает, чтобы понять, что его величество намеревается заговаривать ему его арреатские зубы до последнего. Тут как в греческом хоре – кто заговорит первым, тому не выйти победителем. Но, даже зная об этом, вскоре Тусенг сдается. - Уже глубокая ночь, - говорит он, добавляя в голос фирменной арреатской твердости. - Боги, - жалуется в ответ Алмаз, - как же ты со мной холоден! - Ал, - хмурит брови арреат, чувствуя, что они уже ступили на зыбкую почву бессмысленных полуночных бесед. - А мне всего-то нужно, - продолжает получивший отклик Алмаз, не отрывая взгляда от листа и делая на бумаге пометки, - чуточку заботы и внимания… - Хватит, - обрывает его арреат и отбирает листок. Это оказывается письмо, и Карату приходится отвести глаза. - Черствый, - упрекает его Алмаз, вертя в руках перо. Взгляд у него такой серьезный, что Вольфраму приходится убеждать себя в том, что монарх изволит шутить. - Ну хорошо, - сдается он. – Давай я о тебе позабочусь – и спать. Алмаз блаженно потягивается, и Тусенг подозревает, что он скрывает торжествующую искорку в сонных глазах. - Я бы хотел сказку, - мягко говорит он. Дрова в камине слегка потрескивают. - Кхм, - говорит Карат, имея в виду, что монарху хорошо бы уже прекратить дурачится. - Ты пообещал, - строго говорит Алмаз. - О боги, - закатывает глаза Тусенг. - Простейшую сказку! Алмаз так удивительно благодушен этим вечером, что желание рявкнуть и прекратить полуночный поток королевских отговорок начинает казаться Вольфраму кощунственным. - Самую простую, какую ты только знаешь, - арреат хмурится и воротит нос. – Ну, не можешь же ты не знать ни одной сказки? Они оба какое-то время молчат. - Самую простую? – наконец переспрашивает Карат. - Самую что ни на есть, - подтверждает Алмаз. – Но чтобы были героические подвиги, любовь и счастливый конец. Он встает, проходит мимо секретаря и ложится на узкий диван. Последнее, что видит Тусенг перед тем, как монарх скрывается за спинкой – то, как Алмаз вскидывает руки, чтобы заложить их за голову. - …Хорошо, - неохотно произносит он, скосив взгляд на спинку дивана. – Пусть будет сказка… Воспользовавшись секундной заминкой, Алмаз вставляет: - Про похищенную принцессу. - Про похищенную… Алмаз, черт побери! За спинкой многозначительно молчат. - Ну хорошо, - в очередной раз говорит Карат, - Про похищенную принцессу. Про похищенную драконом принцессу и её верного рыцаря. Он прислушивается. Молчание с дивана вроде бы приобретает одобрительный оттенок. - Сначала рыцарь с принцессой живут долго и счастливо… - Обычно этим заканчивают. - Алмаз! - Между прочим, чаще всего главный герой в подобных историях тождественен автору. - Ничего подобного. Алмаз фыркает. - Нет, - повторяет Карат. – Прекрати меня перебивать. - Назначаю тебя рыцарем, - доносится из-за спинки, - Такова моя монаршая воля. Арреат замолкает и начинает внимательно глядеть на диван. Затем опускает голову и трет лоб. Алмаз снова заговаривает - теперь вкрадчиво и мягко: - А что случилось дальше? - После чего? – мрачно спрашивает Вольфрам. - После того, как вы с принцессой пожили долго и счастливо. Вы, кстати, хотя бы в браке состояли? Взгляд Карата, кажется, уже способен резать металл – но спинка дивана все равно остается непреодолимой преградой между ним и чертовым монархом. - Потом, - сдержанно начинает он, - её похитил ужасающий… - на диване происходит подозрительное шевеление, - …гадкий… гнусный…Что такое? - Если ты рыцарь – то кто тогда я? - Не знаю! – огрызается Тусенг. - Неужто я принцесса? – весело изумляется Алмаз. - Нет! – теряет терпение Карат. - Не принцесса. - А кто тогда? Тусенг старается вспомнить как можно более пассивный объект. - Ты – камень, - мрачно говорит он, чувствуя, что эта тема себя еще не исчерпала. Алмаз реагирует моментально: - А где я лежу? - Не знаю. Где-нибудь. На какой-нибудь каменистой дороге, - торопится добавить Карат, желая избежать лишних вопросов. Алмаз, кажется, удовлетворен. - Её похитил дракон, - со сдержанным удовлетворением продолжает Вольфрам, - и уволок в свое логово. А я остался один. Без принцессы. Алмаз вздыхает. - Я не могу оставить свою даму сердца в беде и, быстро собравшись, отправляюсь в путь. Я иду по дороге… - По каменистой дороге? Карат выдыхает сквозь зубы. - Да. По каменистой. - Дьявол! – над спинкой дивана появляется взъерошенная монаршая макушка, - А вдруг он наступит на меня? - Ты пьян, - говорит Карат, хоть и понимает, что запах алкоголя уловил бы мгновенно. - Неужели я обязательно должен быть пьян, чтобы нести чушь? Звучит это неожиданно серьезно, и Вольфрам снова косит желтым глазом на королевский затылок. Алмаз ложится обратно. - По каменистой дороге, - напоминает он. В голосе у него проскальзывают интонации бывалого тирана и деспота. - …и терплю лишения, - покорно отзывается Карат, подперев щеку кулаком. – Я забываю про сон и еду, потому что мне жизнь не мила без моей принцессы. Я пересекаю леса и перехожу реки – пока не прихожу в мрачную землю, покинутую богами. Там на всех дорогах, - он кидает косой взгляд на диван, но Алмаз за спинкой молчит, - следы гигантских лап, и один вид их ввергает меня в ужас. Я боюсь, что она не доживет до моего прихода, что я приду слишком поздно – и ускоряю шаг. Наконец-то, после двух дней поисков, я натыкаюсь на жуткую пещеру. Из глубины её тянет серой, и мне кажется, что я слышу женский плач. Я зову принцессу, но никто не отвечает. Тогда я подхожу ближе и зову снова – но на мой зов откликается только шорох из темных глубин. Я понимаю, что должен войти – но тут шорох становится оглушительным, и из пещеры, покачивая гребнем черных рогов, ползает огромный ящер. Он омерзителен и тушей своей затмевает солнце… Огонь в камине затухает, так как никто и не думает за ним следить. - …И мне приходится обнажить свой большой меч… Слушай, если ты не прекратишь ржать, я не буду больше рассказывать. - Хорошо, хорошо. Господи боже, меч… - Ал? - Уже молчу. Карат хмурится и закладывает руки за голову. - Я потерял мысль, - говорит он. - Там было про меч. - Ты опять? - Нет-нет. Между прочим, это был кульминационный момент. Карат вскидывает брови. - Мне интересно. Повисает пауза. Алмаз ворочается, пытаясь устроиться поудобнее. - Очень, - наконец добавляет он. Тусенг молча поднимается со стула и заглядывает за спинку дивана. Монарх глядит на него осоловевшими глазами и раскидывает руки. Карат садится обратно и складывает пальцы в замок. - Тогда слушай внимательно, - говорит он. – Я встаю на защиту всего, что для меня важно. И когда он тянет ко мне свою ужасающую пасть, я взмахиваю мечом и отрубаю ему голову. Голова катится мне под ноги, изрыгая пламя, а вокруг творится сущий ад. Кровь дракона заливает землю и шипит, будто раскаленный металл. Его пещера рушится, и обломки камня летят вниз, взрывая опаленную траву. Я стою, как будто завороженный этим, но голос принцессы заставляет меня стряхнуть оцепенение и бежать прочь. Когда я оказываюсь в безопасности, моя одежда обожжена и порвана в клочья, а сам я выгляжу так, как выглядит человек, который только что стоял на пороге смерти. Моя принцесса смотрит на меня, и слезы наворачиваются ей на глаза. Я оглядываюсь назад. За спиной у меня пылающий лес и тучи черного пепла. Моя принцесса начинает плакать – и тогда я говорю ей: «Все закончилось, мой маленький». И добавляю, обняв её за плечи: «Все будет хорошо»… …Ал? Ал, ты спишь?
полная версия страницы