Форум » Библиотека » Творчество по игре-3 » Ответить
Творчество по игре-3
Алмаз: Его все больше и больше...
Ответов - 106, стр:
1 2 3 All
Алмаз: /по Орловой плюшке про службу в храме/ Ух ты! Джедово воинство рулит)))) И он сам, подлый бог, и Фиря с Орлом))) Орел, я повторюсь в очередной раз - ты необыкновенный умница!
Сапфир: Орел, ай да орел, ай насмешил!)))) Великолепный подарок! Спасибо, потрясающе выполнил заказ.... лежаль, лежаль, и лежаль... хотя в реале от коньяка с горла залпом со мной такого не было)))
Родонит: *задумчиво* Все дело в количестве...
Сапфир: Родонит не факт))))
Сапфир: Мои кривые ручки допародировали и Алмаза тоже. Что обидно, мой сканер вечно голодный - кушает цвета и, соответсвенно, тени. Пропало все многообразие розово-салатового штриха в перьях... тьфу, в волосах Его Величества. А за щеку спрятал, наверное, самый алмазный орешек)))
Алмаз: Фиря, ты злобен! Ты что с глазами натворил?
Сапфир: Алмаз Вообще-то, они просто большие для такого лица. Это выражение глаз в наброске реального человека получалось нормально. Ладно, удалил. Кто хочет, посмотрит на дайри моем.
Сапфир: Бред. Мне не нра. Ну ладно, покормлю вас потоком... кусь, вот почти алогика)))) Ммм... Сид, в общем. Позволю себе напомнить вам предысторию. Во время смуты в городе Сиде нашли какой-то странный старый артефакт и компашка старых магов с его помощью попробовала захватить власть и защититься от армии Алмаза. Сапфир, того не зная, полез сканировать магический фон города и попал в ловушку. Для всех это был "дикий крик и глаза во весь значок" (Руби). И вот что за этим скрывалось. Выхода нет. Если вы скажете, что бывают такие ситуации, я фыркну, пожму плечами и обзову вас глупцом. Я буду кривиться, возмущаться и подавлять желание поколотить вашей впавшей в уныние головой по столу, вытаскивая вас же из «безвыходных» ситуаций. Потому что их не бывает. Потому что я побывал в одной такой. Вам никогда не случалось идти по знакомой, уютной тропинке, где так уютно колышатся ярко-зеленые еловые ветки, под ногами мягко стелется трава, а небо над головой привычно освещает ваш путь своим единственным глазом-светочем? До мелочей знакомая дорога, родная вода в пруду рыбы-старожила. И дорожка эта ведет все дальше и дальше, безопасная, ласковая, и спать хочется, и журчит рядом речка, и ветер шелестит, а в ногах – легкость небывалая, и спокойно так... хорошо. Лечь бы поспать. Покой. А позади – усталость, а позади – изматывающая ежедневная война, а позади – грязь, пот, смерть, и ходики, выпрямляющие спину, двигающие твоими руками-ногами, крутящие шестеренки в неугомонной голове, крутящие и вертящие, швыряюшие и сгибающие, как белку в колесе на потешной ярмарке или глину в умелых руках гончара. И веки слипаются, и покой уютно укутывает тело, солнце расслабляет спину, отпускает натянутое тетивой тело – ластится под руку, гладит плечо, колосок щекочет щеку. И понимаешь – что все. Что спать и не нужны тебе ни ходики, ни пожар вечно голодный, пожар пожирающий, ведущий вперед, иссушающий до темных кругов под глазами, пожар пожинающий – жизнь пожинающий. Сжигающий изнутри и без остатка – и мир вокруг движется, пока горит мелкая искра, жжется, плюется обжигающими уколами. А тут – покой. И падаешь, будто в вату, в облако, летишь – невесомо, недвижно, на траве лежишь, в небо смотришь, землю руками гладишь. Дымка перед глазами, дымка в голове, дымка ползет, змеится по венам, дымка льется вместе с кровью, вдыхается с воздухом – к сердцу стремится. И стискивает ласково, поглаживая и ощупывая, елозит пальцами – и чувствуешь, что сейчас сожмется сердечко, съежится под призрачными ладонями, надуется в бесполезном побеге от мутной пятерни, и лопнет... И бежишь, бежишь как можно дальше, вдаль по тропинке, прочь от птиц и солнца, туда, к войне, грязи, поту и ходикам, что движут миром, что движут тобой... Бьешься о стену, с разбегу, с налету, и нету вокруг уже деревьев, травы, покоя и даже земли под ногами – тоже нету. Только понимание – чем больше бьешься, тем толще стенка. И не биться нельзя – птицей в клетке, кошкой с опаленым хвостом, бессильно шипящим под струями воды костром. Нельзя спать, нельзя на траву, в покой и под одеяло – и цепляешься за боль, за любовь, за память и чувство вины, ворошишь душу, ломом в самое сердце свое, в основы основ, только бы – болело, только бы – сгибало и переворачивало, только бы – не спать, чувствовать, не спать, ведь там – морок чуждый, ведь стоит забыть, и не успеешь и глаза к небу подвести, облака увидеть – и в сон упадешь без возврата. Поэтому – биться, поэтому – теребить воспоминания, душу теребить, потому что иначе – не жить. И бесполезно это, ведь чем больше рвешься, тем прочнее путы и крепче колпак, что воздвигла эта нежить. Не жить – нежить. Вот и бежишь и от первого, и от второго, и призраки стариков с тонкими пальцами и трясущимися подбородками держат морщинистые ладошки на куполе сна. И так бесконечно – не спать, не сдаваться, рваться снова и снова, тем самым только наращивая цепи и утолщая стенки. И так – быстро, мгновенно, односекундно – времени давно нет, тебя нет, мира нет, есть только это сейчас, память и эмоции, замешанные неутомимой рукой кухарки, взбивающей белок для пирога – пирога, который подадут этой проклятой прозрачной стенке... Есть щит под руками, которых нет, есть покой под ногами, которого нет да и ног, собственно, тоже нет. И есть безысходность – выхода нет. И светит тебе только солнце над зеленой травой, только возможность истончиться об эту стенку, отдав ей все до последней капли, разбиться стаканом воды, выплеснутым на белый кухонный мрамор. Расшибаешь коленки. А потом – благословенно – падаешь во тьму, и судорожно цепляешься руками за ночь эту, за пустоту, в неизбежном испуге: уже? Уже все? Уже покой? Солнце? Трава? Земля под рукой? И тихо считают ходики: туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда... И нет стены, и нет тропинки, и нет травы... Есть руки, ноги, трещащая голова, жесткое кожаное седло под головой, полог палатки перед глазами и муть, муть, муть – в воздухе, на сердце и где-то под солнечным сплетением.... полконя за тазик.... а целого – за очень быстрый тазик... Тошнит. Сид мы все-таки взяли...
Рубеус: Метафоры в психоделе замечательные! И в целом очень впечатлило! Концовка снимает всё напряжение, правильно так - как вздох облегчения - вот этот тазик. Здорово.
Сапфир: Рубеус Ты хочешь коня? лови Лелика))))) он опять играть хочет)))
Рубеус: Я его не поймаю...он тяжёлый *Руби вспомнил, что он ещё и Пиндар и капризно надул губы* ))))) Родонит, я про первоапрельскую службу прочитал...Ыыыыыыыыыыыы!!!! Это, это....
Лазурит: Рубеус пишет: Родонит, я про первоапрельскую службу прочитал...Ыыыыыыыыыыыы!!!! Это, это.... ....Здорово*искренне* Большую часть этого огромного текста я самозабвенно ржал Не дай боже попасться в верующие к такому богу - да без чувства юмора))) Сапфир *тихонько одалживает у его величества швабру* Я тебе так скажу: в сюжете про Сид это очень важная часть повествования. Как оно было с "изнаночной" стороны - со стороны внешне бездеятельного Сапфира. *тихонько шваброй грозит*Ну-ка немедленно любить собственное детище!
Алмаз: Сапфир качественно глючно, молодец.
Родонит: Сапфир Брр, мороки мерсские. Покоя нет... покой суть смерть, так?) *вспоминает* И нееет нам покоя... Хотя с точки зрения дао... *задумался* Ладно, неважно. В общем это интересно. Сознание отдельно от тела вообще один из млих любимых закидонов Прежде чем поймать Лелика надо, чтоб его кого-то скрутил, поднял и кинул... Рубеус, Лазурит Я рад, что смешно. Мне, кстати, когда читаю не смешно почему-то) Поиск мест, которые стоило было улучшить и проверить затмевает все.
Сапфир: Родонит Лелика не надо кидать, она сам кидается)))) Самовольный у тя конь)) Идеальных текстов не бывает... (уныло)
Алмаз: Постепенно раздаю долги. Вот конкретно это в незпамятные времена обещал Рубику, да и в тему оно теперь. Как всегда - не то, не так и не о том, о чем собирался. Качеством не удовлетворен. Да. Мой Сид. После. Очень осторожно, по самому краю. По узкой полоске земли, истоптанной солдатскими сапогами и резко перечеркнутой бурыми подтеками. Но крови здесь нет. Она – за линией. Линия четкая, заметно округлая. Как будто провели каким-то инженерным инструментом. За ней – та же безликая пыль и редкая трава. Только темная от крови, раздавленная серо-сизыми и багровыми ошметками людей, заслонивших этот город собой. От нас. По полю за чертой ходят люди с закрытыми лицами. Одни – в форме, у них носилки и твердые шаги, от которых мерно чавкает сытая земля. Собирают лопатками, отскребают детские ножки от животов старух, аккуратными пучками укладывают клоки волос. Одеревеневшие от накрученных усталыми магами блоков. Другие – робкие, группками. С перекошенными ртами, тихо бессловесно воющие. Берут руками смерть и грязь, скатанные на этом поле в один тонкий слой вещественного ужаса. Жмутся друг к другу, шарахаются от солдат. Звенящую, камерную, невыносимую тишину безуспешно пытаются нарушить насекомые. Каждые пять минут капралы механически достают зачарованные амулеты и синхронно щелкают по ним ногтями. Летучие падальщики осыпаются вниз. Неловкий солдат промахивается, и на черту выкатываются пальцы. Сразу три. Они перекрывают мне дорогу, и я жду, пока их уберут. Третий круг заканчиваю у поворота к ямам, которые когда-нибудь назовут могилами. Пока это просто рвы, заполняемые скоропортящимися останками живых, беззащитных и невинных людей. С тележек и носилок. Деловито, спокойно, не сталкиваясь стеклянными взглядами и колесами скользких от людских внутренностей тачек. Спокойно. Все уже закончилось. Скоро земля стыдливо прикроет и переварит остатки Сидского пира. Приятного аппетита ей. В ушах звенит от убитой горем тишины, от только что снятого заклинания, которым глушили крик моего умирающего младшего брата. Все закончилось. Можно не смотреть. Можно оставить солдатам сбор изрубленных моим средним братом детей. Можно тронуть за рукав замершего на повороте жреца и избавиться раз и навсегда от этого слепого дикого неба, от вязкого теста из пыли, слизи и безумия, облепившего Сид. Навсегда мертвый Сид, сколько бы ни родилось в нем новых людей, готовых идти на заклание. Жрец смотрит сквозь меня. Их тоже «закрыли». Корунд успел, когда ненадолго приходил в себя. Высшие маги выложились до предела, до последней капли. Что они делали, чем держали его душу – не знаю, такие уровни мне недоступны. Я был только проводником для потока силы. Который дал время пробиться, раздавить, уничтожить. Спасти. Я ничего не видел. Я должен был видеть. Я должен был взять на себя хоть часть вины, о которой он завтра не вспомнит. А мне достались темнота под веками, прокушенная губа и до отчаяния мощная река чужой, разрывающей магии. Они спят. Оба. Белые, тихие, страшно похожие. Никогда не замечал раньше. Зелье задумчиво мерцает, сыплет блики на груду подушек, озаренных пламенем алых волос. Цвет свежей, горячей, живой крови. Там, на поле, кровь свернувшаяся, погасшая. Похожая на ржавчину, как пишут в книгах. Мы выкованы для таких битв. Для чести и подлости, для парада и бойни. Сколько осталось времени, прежде чем эта ржавчина нас съест?
Рубеус: Ал, это жуть. (хотя мне дико нра, но...блин, я ж не отмоюсь теперь, только сейчас осознал, что я творил) Я уже по телефону сказал, что думаю. Концовка - вообще... Надо выплывать из мрачняка...а то и правда съест.
Сапфир: Алмаз У меня только один вопрос. Как руби не помешался после этого? За такое нас должен народ ненавидеть.... =( А ты молодец.
Алмаз: Я подумал, что за все надо отвечать. И что пафос победы всегда чреват тошнотворным ужасом. Вот как-то попробовал сказать это, хотя честно хотел написать про Рубика. Не знаю, как он не съехал крышей. Видимо, блоки "семейные" его держат.
Рубеус: А я крышу гвоздями прибиваю)))))))))))) Нет, если серьёзно, я двинулся, просто этого не видно пока. Мы все с прибабахом, просто это правда ещё не аукнулось...к счастью.
Соичи Томо: Смотрите и ужасайтесь! http://static.diary.ru/userdir/1/3/3/3/133349/30685862.jpg Узнаешь героев - получишь пряник! Тульский. (рисовалось в три ночи %) ) http://static.diary.ru/userdir/1/3/3/3/133349/30685860.jpg Соичи и бог.
Соичи Томо: Ха-ха, и это еще не конец. :) Шутю. Это рисовалось давно, но, думаю, может понравиться. Это была типа шпора по отрицательным героям, но потом дорисовались и положительные. http://static.diary.ru/userdir/1/3/3/3/133349/30686841.jpg http://static.diary.ru/userdir/1/3/3/3/133349/30686845.jpg http://static.diary.ru/userdir/1/3/3/3/133349/30686853.jpg http://static.diary.ru/userdir/1/3/3/3/133349/30686867.jpg http://static.diary.ru/userdir/1/3/3/3/133349/30686877.jpg http://static.diary.ru/userdir/1/3/3/3/133349/30686883.jpg http://static.diary.ru/userdir/1/3/3/3/133349/30686889.jpg
Рубеус: Соичи Томо симпатично) А Сапфирка на Джедайта причёской похож))) Да, а что это Соичи так Богом недоволен, или он Бога не видит, а тот так с интересом заглядывает?
Нефрит: Я полагаю, Джед ему мысли подсказывает, а Соичи напряженно так думает)
Дарий: Сапфир вообще очень ехидный получился. Да, полагаю, Нефрит прав: муза в лице бога подсказывает решение Соичи.
Сапфир: Богиня Знаний и Воды)))))) Ами-тян
Алмаз: Художники молодцы))) Отдельное спасибо профессору за Рубика и Из. Очень хорошие позы и выражения лиц))
Алмаз: Подумал, что пора последовать примеру братьев и написать краткий экскурс в прошлую личную жизнь. Ибо одной работой не живут, знаете ли Как обычно - блеклая проходная чепуха. Как надоем - выгоняйте из творчества пинками. - Тебе еще не надоело? - Пока нет. А что? За креслом что-то блеснуло. Слишком ярко и не тем цветом – но это я заметил позже, когда на утренний свет уже была извлечена усыпанная камнями алая туфелька. - Это тебе еще надо? – поинтересовался я, оборачиваясь к кровати. Оттуда сонно улыбнулись и небрежно махнули рукой. - Нет, конечно. У меня новых полсотни пар, а эти чертовски жмут, - голос был чуть хрипловатым не спросонья, так она говорила всегда, сколько я ее знал. - Да, я помню. Настолько, что ты не смогла дойти до своей комнаты, - туфелька все-таки отправилась под кресло, к уже найденной второй. – И не совестно вам, леди Флаверит… - Миледи! – поправила Флави, блаженно потягиваясь. – Герцогиня Шерл, между прочим. - Извини, забыл. Тогда тем более нехорошо. - Что? – искренне удивилась «герцогиня» и перевернулась на живот. Я как раз перебрался ближе к кровати и мимоходом поцеловал ее загорелое плечо, провокационно выглядывающее из тяжелых шоколадных прядей. - Флави…ты же приличная замужняя женщина, - под кроватью тоже ничего не было, кроме толстой книги, оказавшейся «Построением малозатратных заклинаний». - Надо было вчера тебе об этом напомнить, - фыркнула «миледи Флаверит». – Слушай, может хватит? Далась тебе эта пуговица! - Ты не понимаешь… - в порыве возмущения стукнувшись головой о какую-то перекладину, я все-таки вылез и встретился взглядом с самой шикарной и самой ветреной дамой своего двора. – Это не просто пуговица. Это пуговица, оторванная в порыве страсти прелестной ручкой самой леди Флаверит, маркизы Канберрийской, да простит она мне великодушно это имя. Флави криво усмехнулась – наверно, слышать свой «девичий» титул она уже отвыкла. Или вспомнила, как вчера оторвала эти злосчастные пуговицы. Две нашлись сразу – я на них наступил. А вот третья… Возможно, я бы не стал ее искать, не поинтересуйся Флави рассеянно, где может валяться последняя. Кажется, ей было так же неловко, как и мне. - Леди прощает и просит впредь называть ее так, как угодно вашему величеству, - кротко проворковала «герцогиня Шерл», смиренно опустив черные глаза. - Как удивительно покорна ваша светлость! Не вы ли… - Я, - решительно перебила Флави. – И в первый раз я, и во второй. И пощечину – тоже я. А судя по тому, что меня до сих пор не казнили… Я сел на ковер рядом с ней. Беззаботная, влюбчивая Флаверит, в свое время здорово уязвившая мое мальчишеское самолюбие. - Почему? Она не переспросила, о чем это я. Вопрос был очевиден. Вчера мы благополучно его миновали, добравшись до постели, но он никуда не делся. - Все меняется, - Флави отделалась банальной фразой - Что ты так скривился? Правда ведь. Меняются не только времена года. Слава великим богам, меняются некоторые мужчины, - теплая ладошка дотронулась до моей щеки. – И, соответственно, меняются и некоторые женщины. А вместе с женщинами меняются и их решения. И «ни за что на свете» очень даже может превратиться в «хочу»…кстати, последнее еще в силе. В дверь сухо и требовательно постучали. - Ваше величество, мы опаздываем на восемь минут. Я жду вас у лестницы. Я не сразу узнал голос Карата – еще одного «гостя из прошлого». К бывшему бабкиному соглядатаю я с огромным трудом привыкал заново. - Я сейчас…Флави, прости. Ты же видишь… - Вижу. Вернее, слышу. Такой голос, до жути знакомый…может, ты сразу оденешься, а потом будешь собирать бумаги? - Ни в коем случае! Так я что-нибудь забуду, - объяснил я, курсируя между столом и шкафом. Сидящий на полу Айс недовольно мяукнул и цапнул меня за штанину. Я остановился и понял, где еще не искал эту проклятую пуговицу, чтоб ею богини подавились… Флави смеялась, аккуратно передвинутый кот нервно умывался, а я с гордостью рассматривал пуговицу, извлеченную из-под Айсова хвоста. - Теперь можно спокойно уходить. А эта мелочь останется на память о том, что больше не повторится…верно, Флави? - Верно, - спокойно согласилась герцогиня Шерл, садясь на кровати и умиротворенно наблюдая за тем, как я одеваюсь. – Ты же знаешь, я не люблю однообразия. - Еще года два назад я бы обиделся. - И зря. Я не могу быть верной женой или любовницей, но умею быть верным другом. - Это, конечно, ценнее, - признал я. Под аккомпанемент стука в дверь и приглушенного деревом и магией ворчания секретаря, я поцеловал Флави на прощание, не стараясь запомнить вкуса ее губ. Слова были куда важнее. Уже в дверях она меня окликнула. Я улыбнулся – в пальчиках бывшей Флаверит Канберрийской, однажды справедливо назвавшей меня «полудохлым ублюдком», была та самая пуговица. Флави довольно жмурилась.
Сапфир: Алмаз А вот и обойдешься! Мне понравилось. Признаюсь в этом, ручаясь честным именем Сапфира.
Рубеус: Ал, это здорово. Вот как-то ты так пишешь, что сразу чувствуется, вот эти события происходили, эти люди существуют, и текст такой зрелый, авторский, как и не фанфик по игре, а книги кусок - хорошей такой книги... Я остановился и понял, где еще не искал эту проклятую пуговицу, чтоб ею богини подавились… Флави смеялась, аккуратно передвинутый кот нервно умывался, а я с гордостью рассматривал пуговицу, извлеченную из-под Айсова хвоста. Вот этот момент вообще гениален))
Карат: Алмаз, н-да, вы без меня, Ваше Величество, и шагу то, получается, не делаете. Мне тоже понравилось.))
Алмаз: Сапфир Рубеус Карат спасибо, ребята. Я польщен и заткнулся на некоторое время Рубеус пишет: текст такой зрелый, авторский Вот почему меня хвалят больше всего за самые "на коленке написанные" вещи, а?)) Карат пишет: н-да, вы без меня, Ваше Величество, и шагу то, получается, не делаете Однозначно. Я без тебя никуда и никак.
Соичи Томо: Алмаз , Вешество, а потому что все эти "на коленках сделанные" вещи идут от нашей блудной музы и от гениального подзознания. Мои рисунки становятся отличными только ночью, при наличии музы и депрессии. Вот тут на днях от скуки душевной нарисовался для Вас подарочек, а потом и Сапфиру... Правда, это было не ночью, а при ожидании очереди на обсуждение ВКР, но муза и депрессия были в избытке. Жаль, что пока писательская муза моя мертва. Чесслово, король, я исправлюсь! Буду писАть много и хорошо! *делаю честные-пречестные глаза*
Алмаз: Соичи Томо сканируй - и в народ! Ждем тебя с сессии, не переживай и спокойно сдавайся
Алмаз: Все, вешаю это - и больше ни слова. Минимум через две чужие плюшки. Ыыы...так и не смог сократить От младшей девочки веяло теплым и радостным любопытством, в ауре старшей мелькали иголочки недоверия. «И это в двенадцать-то лет – такой скептицизм!» Герд обезоруживающе улыбнулся нахмуренным ниточкам-бровям и пытливому взгляду: - Нет, сказок я не знаю. Рассказываю то, что видел сам…как это у вас говорят? – молодой человек глянул на сидящую на его коленях малышку. Та просияла и с важным видом ответила, старательно четко выговаривая слова: - Почем купил, за то и продаю! Да, да? – она уже поняла, что гость понимает не все. И с ним потому надо говорить громко и внятно. - В точку! Спасибо. Девочка засмеялась и дернула кудрявой головой, стукнув Герда макушкой по подбородку. Он нисколько не обиделся. - Беата, Мари, не мучайте гостя! О, маленькие негодницы! Где же булочки? – звучный, мелодичный голос хозяйки юноша понимал чуть лучше. Хотя…даже если бы он не мог разобрать ни слова из речи этой чудесной женщины, все равно кивал бы. В крепких руках хозяйки исходила умопомрачительным ароматом мяса и пряностей глиняная миска. Герд смотрел на женщину преданными собачьими глазами, забыв о самодовольстве столичного жителя и будущего магистра. - Спасибо вам, матушка, что не даете погибнуть от голода бедному студенту! Суп. Горячий, наваристый, густой…молодой человек сглотнул слюну и хотел попросить ложку, но старшая девочка (предположительно Мари) его опередила. - Возьмите, пожалуйста, - «пожалуйста» она произнесла по-своему, смешивая средние слоги в один долгий звук, но Герд понял и благодарно кивнул. - Боги милостивы, а люди должны быть милосердны, - промолвила хозяйка, тяжело опускаясь на противоположную скамью. В ауре женщины что-то дергалось, темная полоса спускалась от левого плеча к ногам. Гость навскидку сказал бы, что ее беспокоят боли в суставах – все-таки он был медиком, хоть и только на втором курсе. – Беата, не мешай молодому господину есть. Девочка состроила умильно-жалобную рожицу: - Мамочка, я же тихонечко! Правда? - Она совсем мне не мешает, - в доказательство Герд зачерпнул ложку супа и с трепетом душевным отправил ее в рот. Вкус, под стать запаху, был божественный. – Да и какой я, собственно, «господин»? Так, скромный грызун науки… Беата пронзительно-звонко захохотала, и юноша придержал ее рукой, чтобы не свалилась. Видно, представила, как улыбчивый синеглазый гость вцепляется зубами во что-то большое и твердое, как жернов. Даже Мари хихикнула в кулачок, отворачиваясь. Хозяйка покачала головой, подвигая ближе к стремительно пустеющей миске корзинку с хлебом. - Скажите, вы ведь родом не из этих мест? – полюбопытствовал Герд, вылавливая квадратик мяса из гущи. Как давно он не ел так вкусно! С тех пор как у отца закончились деньги или раньше? - Приезжие мы, - кивнула хозяйка, подтверждая очевидное. – С востока, из Калаби. - Это где? – Герд признал поражение. - В географии я не силен, да сейчас и жрец ногу сломит в этих названиях. Сегодня одно, завтра новых три… Женщина улыбнулась грустно-грустно, от нее потянуло стылым холодком переболевшего горя. - Самый юг Романского полуострова. Прежде там было княжество Дравит, теперь не знаю что. Как мужа, отца этих вертихвосток, убили «земляные крысы», так продали дом и уехали. Тут вроде поспокойнее. - Крысы?! – переспросил молодой человек. Девочка у него на руках вздрогнула. - Так у нас прозвали чиновников, что землю делят. Их теперь так много… Князь Дравит-то умер, а сыновей у него было восемь. Вот и порезали все владения на столько же кусков. А Мауро мой…он не захотел наше поле отдавать. Потеряв всю свою серьезность, Мари прижалась к матери. Почему-то на Герда она смотрела так враждебно, как будто это он был во всем виноват. - Второй год мы тут. Купили эту лавку, так и живем, - спокойно закончила рассказ хозяйка, одной рукой обнимая дочь. – Да все никак в столицу не выберемся. Студент проглотил суп и вместе с ним рвущиеся с языка слова «лучше бы вы остались там, где жили». - А какая она – сто-ли-ца? – Беата мгновенно переключилась на новую тему. Что Герда только радовало – конечно, несколько гладких слов сочувствия и утешения он бы нашел. Но не хотелось платить доброй женщине за еду ложью. - Вы же начали рассказывать, - подала голос старшая девочка. Юноша широко улыбнулся – раз тон такой укоряющий, значит все-таки и ей интересно. Он глянул на хозяйку, и получив ее молчаливое одобрение, продолжил прерванный супом и грустью рассказ: - На чем я остановился? А, да. Точно. Так вот: самые богатые храмы и самые красивые дома – в центре, около дворца. Город идет от него, как круги по воде. Чем дальше от середины, тем бледнее краски, тем старее отделка. Хотя…она и в центре не очень, - честно признал Герд, чтобы не совсем грешить против истины. – Раньше, говорят, было красивее. Когда правил…как же его…вот голова дырявая, а? На смущенный взгляд студента Беата торопливо махнула ручкой – «не важно, продолжай». - В общем, не помню. Я-то родился уже в царствование ее величества Базальт… - А правда, - неожиданно вклинилась в разговор хозяйка. – Что старая королева того…демоном одержима? Герд лукаво ухмыльнулся. Вот теперь ему все стало ясно: и зачем его пустили в дом, и за что кормят не как случайного прохожего, а как дорогого гостя. И кому он самом деле должен рассказывать сказки. - Ну-у, кто ж это может знать! Только самые сильные жрецы, но разве они правду скажут? - Не скажут, - буркнула Мари так, как будто у нее со служителями богов были какие-то свои счеты. - В точку, девочка. Как бы оно ни было, королева очень-очень старая и очень-очень сильная. Говорят, что она весь замок заколдовала и что теперь он живой. И даже разговаривает, если обойти его трижды в полнолуние и дать главному камню выпить три капли своей крови. Вот только где этот камень… Три пары глаз зачарованно уставились на молодого человека. - А еще у королевы есть кольцо волшебное, в котором она всю-всю свою магию хранит. Оно такое сильное, что если простой человек его наденет – его на куски разорвет! Мать семейства охнула, прижав свободную руку к щеке. В глазах вдовы-беженки было столько счастливого ужаса, что Герд упоенно продолжил: - Во дворце столько чудесных вещей, что если бы кто-то решил их посчитать, то ему жизни не хватило бы! Много веков стоит Канаанский замок, и все это время короли прятали в нем самые ценные сокровища, самые сильные талисманы! - Что же тогда Базальт их не использует? – резко, почти презрительно крикнула Мари, вырываясь из объятий матери. – Чтобы прекратить войны, чтобы люди не гибли от голода и болезней! «А она та-акой красоткой вырастет!» - не к месту подумал Герд, отшатываясь от обжигающей злости, которой полыхнула аура девочки. - Это невозможно, Мари, - мягко, осторожно сказал молодой человек, используя все свое обаяние. – Они очень-очень старые и никто не знает, как ими пользоваться. Разве что боги, но они… - Богам тоже все равно. Мы никому не нужны. - Мари! – тихо, но строго одернула дочку хозяйка. – Не богохульствуй! Она покосилась на угол, где в тонкой деревянной рамке висел простенький амулет. Герд даже не разобрал, на какого бога надеялась эта добрая женщина. Мари закусила губу и отвернулась. Но не ушла – слушала. - Еще! – потребовала Беата, равнодушная ко всем богам на свете. - Хорошо, слушайте еще. Мне рассказывал один товарищ, у которого дядя служит в замке, что каждый вечер во дворце пиры да балы. Пышные, громкие! Все как положено. Только королева никогда не ходит на них. - Почему? – возмутилась малышка, ерзая на коленях рассказчика. – Это же, наверно, так весело! - О-о-о… - Герд многозначительно возвел глаза к потолку. – Она не хочет встречаться с принцами. Говорят, что она так тоскует о сыне, что не может видеть внуков… - А я слышала - это потому, что они чудовища, - тихо заметила Мари. Хозяйка всплеснула руками: - Да где ты этого нахваталась?! Боги, что за ребенок… - Ну-у…я как-то видел одного из них. Среднего. Не похож на чудовище. Нормальный мальчишка. Рыжий, как морковка в этом супе…кстати, спасибо! А младший, как дядя Ром рассказывал, тихий как мышь, все время в библиотеке сидит…это такое место, где много книжек. Беата кивнула, сделав вид что поняла. «Эх, в школу бы им!» - мимолетно посетовал Герд. «Такие смышленые девчонки…да только кто возьмет учиться девочку, да еще и дочку лавочницы?» - Скажете, и наследник не чудовище? – с недетской иронией в голосе поинтересовалась старшая девочка. - Кто знает… - молодой человек постарался пожать плечами как можно беззаботнее. Но он, как и всякий городской житель, знал, в какое время лучше не появляться на улице. И почему из дворца не возвращаются те слуги, что видели что-то лишнее. - Говорят…- под тяжелым, испытующим взглядом Мари даже врать не хотелось. Почему-то само говорилось то, во что сам Герд почти верил. Ругал сам себя за мнительность и глупость, но… - Говорят, что наследник умирает, и сама королева держит его на этом свете таким мощным заклятием, что оно сводит ее с ума. - Наверно, ему очень больно? – вдруг серьезно спросила Беата. И как-то сразу стало видно, что они с Мари очень похожи. Широкие скулы, выразительный рот, острый подбородок...нет, не то. Не все. - Больно. Представляешь, как это больно – все время умирать? И от этого он очень злой. Очень… - Тише! Вдруг услышит, - шепотом перебила старшая девочка. – Если…эй, вы куда? Поймать Герда за рукав сорочки она не успела. Он резко встал и поднял руку – «слушайте!» Хозяйка услышала крики первой. Мгновенно схватив в охапку не успевших ничего понять дочерей, она ринулась куда-то в комнаты. - Идемте, молодой господин! Там подвал… Но Герд ее не слышал. Помотав головой, он шел к двери. Почему-то мягко, как будто в тревожной тишине боялся заглушить шагами далекое пока конское ржание и топот копыт. В последний раз оглянувшись на женщину и девочек, он приоткрыл дверь и скользнул в промозглые октябрьские сумерки. Потрепанная студенческая куртка так и осталась висеть на гвозде, между детской шапочкой и связкой душистого остролиста. Беата шмыгнула носом. На улице было не столько холодно, сколько сыро. Герд поежился, но возвращаться не стал, боясь растерять азарт и одуматься. Он сам не мог бы объяснить, почему ему оказалось так жизненно необходимо знать, откуда эти душераздирающие крики. Мало ли кто мог напасть на деревню? Хватало и разбойников, и отчаянных дворян, желающих отобрать владения у соседа… Интуиции Герд выучился доверять еще тогда, когда против воли отца подал документы на медицинский. А юристов через месяц расформировали, разбросав недовольных студентов по самым скучным факультетам... С тех пор юноша был внимателен к внутреннему голосу. Он чуял, которая из хорошеньких девушек замужем, и который билет не выучен, и где можно заработать, не подставляясь. Пробираясь кустами к главной улице, Герд впервые усомнился в этом чутье. Когда что-то горячее, узкое схватило его поперек туловища и швырнуло на землю, он окончательно в этом удостоверился. Мрачное небо кувыркнулось, грязная дорога ударила в спину так, что в глазах потемнело. И как будто что-то разбилось внутри – то самое, что слепо и упорно тащило его сюда. Шум голосов нескольких десятков людей, запах лошадей и почему-то крови, чей-то неприятный грубый смех. Все сразу, одной лавиной грохнулось на ошеломленного Герда. - Смотрите, какой резвый! Пойдет? – лениво протянул один из всадников. От зажатой в блестящих от колец пальцах рукоятки сбегала темная змея хлыста. Хлыст шевелился как живой и другим концом мертвой хваткой обвивал Герда. Боли он почти не чувствовал, хотя врезавшуюся в мышцы струну ощущал так же ясно, как камни под спиной. - Вполне, - ответил негромкий, какой-то бесцветный голос. - Но… - неуверенно возразил кто-то, и Герд попробовал повернуть голову, чтобы увидеть обладателя это робкого голоса. Вельможа с хлыстом любезно помог ему, от души дернув рукоятку. - Думаешь, не пойдет? Или у вас на севере таких убивают на месте? Лицо черноволосого молодого человека было каменно невозмутимым, но что-то в его яркой, сильной ауре нервно дрожало. Он молчал. - Какой-то он тихий. Скучно, - сказал тот же невыразительный голос и поверх первой плети мягко, деликатно легла вторая. Герд заорал. Боль рвала горло, сыпала перед глазами алые круги, и он не сразу увидел своего мучителя. Только неясное светлое пятно. - Так бы сразу! – красиво засмеялся кто-то справа. – Учись, Армонит! - Ах, куда уж мне…- притворно вздохнул владелец первого хлыста. Разогнав кровяную муть в глазах и с трудом сцепив зубы, Герд поднял голову. Белый. Белый совсем. И черные глаза. И тут он проклял собственную эмпатию, которую не первый год бережно шлифовали профессора-медики. Ударило обжигающим, едким холодом, сдирая кожу, вышибая душу из корчащегося в объятиях кнутов тела. По ранам, по нервам – как жидким огнем. «Что это??? Что…» Презрение. Тоска. Злость. Стыд. Усталость. Омерзение. И все – не наружу. Все внутрь себя. На себя. Герд захлебнулся отчаянным криком и потерял сознание. Третий хлыст, занесенный молчаливым дворянином, упала с правильной оттяжкой, что одобрили все присутствующие, но увы – уже на неподвижное тело. - …Молодой господин! Очнитесь! С трудом приоткрыв глаза, Герд увидел лицо Мари. Ожесточенное, дикое, красивое до жути. Где-то рядом вяло всхлипывала Беата. - Ма…ри? Она поморщилась: - Не говорите ничего. Беа, закрой уши. Малышка послушно прижала грязные ладошки к голове, пачкая чудесные светлые волосы. - Что? – выдохнул Герд, пытаясь оторвать затылок от земли. Та держала крепко, но в конце концов поддалась. - Мама…ее закрыли в доме…дом горит… - девочка цедила слова сквозь зубы, глядя куда-то поверх дрожащего, покрытого кровавой коркой плеча собеседника. Герд проследил за ее взглядом – повернуть шею уже было почти не трудно. По сравнению с усилием на то, чтобы привстать, это была чепуха. Пятеро всадников вертели в руках легкие копья. Тонкие, как тростинки. - У вас пять минут форы. «Не черные, нет… Фиолетовые»
Дарий: Алмаз, солнышко, в пятницу я пугал Вас в аське. Обещала в понедельник припугнуть. Вот. Вам в конец поста. Ну, еще можно всем желающим, но только выпейте валерианки. http://www.diary.ru/~SkivGreat/p44562662.htm
Алмаз: Нисколько не боюсь)) Спасибо, дорогой эстонец!)))
Дарий: Алмаз , а стоит остерегаться! Я еще до Ятена не добрался! И до Сейи!
Родонит: До меня-меня доберись А то до меня-Нефрита добрался...
Дарий: ой, еще один приверженец Джедайта....*задумчиво* Попробую.:)
Рубеус: Увы, надо было бойню в арнейской таверне выложить раньше. Но я её ещё не набрал. Ал, ну хоть ты и Сапф поймёте в чём штука с Арнеем. А твой мрачняк мне понравился, перечитал - ну я говорил. Вот эта концовка особенно сильная "Чёрные, нет, фиолетовые"... Кидаю эту пакость без названия... Больше шесть страниц Ворда, а муть и нудятина вышла. Чем провинциал отличается от столичного жителя? Да, собственно, ничем. Молодые работают, старики отирают лавочки, дети бегают по дворам и возятся в пыли. На нас никто особо не таращится – народ при деле. В столице мой брат уже так намозолил всем глаза, что за ним по улице разве что ленивый шепоток потянется – «Гляди-гляди, там король! – Да, точно…ладно, пошли что ли». Ещё бы, он же в городе каждый день, в замке ему не сидится совершенно, а тут надо проследить чтоб перед приездом сильверских послов улицы осветили как следует, и чтоб здания времён Стабильности в порядок привели… Казалось бы, зачем освещение контролировать? Ан нет, нашёлся кудесник один, к фонарям подсоединился и выкачанную энергию из-под полы за пол-цены от храмовой продавал. Фонари, соответственно, светили хуже свечных. Сапф когда эти «насосы» увидел – долго смеялся. Потом восхитился и отволок механизм в лабораторию… А тот фонарных дел мастер теперь у Томо первейший друг и помощник. Нет, конечно, кроме монарха, этим всем есть кому заняться. У нас, хвала Богам, с людьми уже попроще, чем в первые годы. Просто попробуй оставь Алмаза не у дел, сразу глаза подкатит и выдаст нечто патетическое «Зачем им теперь король, ни на что я не нужен…» и всё в таком духе. Мы-то уже привыкли и ухом не ведём. Впрочем, нет, Сапфирка ещё иногда по привычке расстраивается и идёт искать для него занятие посложнее. Я же бесстыже ржу, сгребаю величество в охапку и валю на ковёр – щекотать его бесполезно, а вот в борьбе он теперь раза три из десяти меня лопатками в пол вдавит. Он вообще ужасно забавный, когда «монаршей бесполезностью» страдает. Впрочем, если быть совсем уж откровенным, то насчёт дел я с ним согласен. Только не потому, что ненужным боюсь стать. Просто большинство людей без контроля сверху постепенно снижает для себя планку, и чем дольше нет проверки, тем больше появляется этих «авось» и «сойдёт». Стоит пустить всё на самотёк, и уже через год почти все отчёты будут липовыми. Так что появляемся мы везде, всюду и неожиданно. А потому все работают на совесть. Ал, тот вообще убеждён, что даже свинья полетит, если её хорошенько пнуть. Только низко и недалеко. Вот по делам свинским мы сюда и приехали. Оборудование переправили ещё месяц назад, а обратный рапорт пришёл только позавчера, будто его не через сундук-телепорт, а по старинке – дилижансом и кораблём. Я бы наплевал – может они не сразу с устройством разобрались, но младшему это не понравилось. Сказал, что пахнет хрюшей и эту хрюшу он найдёт самолично. Ага, сейчас. Пока не закончится эксперимент со счётчиками, его из замка сам Кунсайт не вытряхнет! Предъявил мне несчастные глаза и усталую мордаху. Я купился. Я всегда покупаюсь. Ладно, что уж там, грузовой портал всё равно придётся устанавливать нам с Мрамом, местным не хватает квалификации. Установить – установят, выложатся, а через месяц – по новой, чтоб лошади в столицу не по частям попадали. А то обидно будет, здешние конезаводчики своё дело знают, Быстра мне привезли как раз отсюда… Так что здесь мы находимся не только милостию неведомой свиньи и младшего братца. Идём вот, лениво переговариваемся и блаженствуем от отсутствия внимания. Мы с Гроссуляром без знаков отличий, Алмаз и Мрамор вообще в штатском, вроде дворян средней руки. Мраму без брасских кружев неуютно, а брат даже рад отсутствию короны, он её терпеть не может. Мы ещё год назад заказали приличную – тонкий обруч с тиснением. Сапфир одобрил, а Алу не нравится, говорит, что как химере чепчик. Вообще-то, я хотел на нас морок навесить, но брат остановил. Я всё забываю, что восстания кончились, мне кажется, я слишком привык воевать, и по- прежнему выискиваю возможного противника и просчитываю пути отступления, а уж только потом любуюсь местной архитектурой. Но люди мирные, воздух свежий, а дети весёлые. Провинциалы решительно не отличаются от канаанцев. А вот некоторые канаанцы, когда они не дома, увы. Гроссуляр брюзжит, как старый эльбит, а Мрамор демонстративно прикрывает платочком нос. - …А фонари-то, не приведи Зойсайт. Страшнючие, закопченные. Неужели до сих пор свечные? Дунул, плюнул и погасли. - Помоями несёт. И нищие валяются. Вши-и-ивые. Они тут все вшивые. Ал молчит. Я вообще не знаю, зачем он поехал – не собирался ведь, а как услышал название – Арней – попросил его подождать и пошёл собираться. Величество. Вздыхаю, и пинаю обломок колеса. Что бы не говорили Мрам с Гроссом, мне городок нравится. Маленький – это да, но вполне пристойный. Железная дорога рядом есть, булочками свежими пахнет, да и бродяг считай нет – так, пара калек у базара. Раньше, бывало, толпой налетали – не протолкнёшься, пока всю мелочь не высыплешь. То Мрамор никогда из столицы не выезжал, не знает. Нам навстречу едет какой-то человек. Не слишком быстро, но пыли поднимает порядочно. Паршивые у них дворники. У проезжающего на плече висит сумка с конвертами – большая и явно тяжёлая. Хорошо, значит конная почта у них всё-таки есть, а то в Льоне и Сарде была только пешая. - А вот и травоядный портал! – смеётся Гросс. – Отличный, не требует энергии, травка сама в поле растёт. Мрамор сдержанно хихикает в ответ и начинает отряхивать костюм, хотя пыли на нём ни грана. - О да, и какой дурак придумал порталы в такую глушь? - Этот, - Алмаз взял двумя пальцами платок Мрамора и заправил тому в карман. Что-то в этом жесте его раздражало. – дурак перед тобой. И в дури этой ты ему помощник. Граф растерянно моргнул. Он считал, что система провинциальных порталов появилась ещё до Базальт. Гросс хрустит свежеприобретенным бубликом и ухмыляется в усы, лорда Мрамора он недолюбливает. Но зря, на самом деле. Мрам, конечно, капризный и бестактный, и с эрудицией у него нелады, но в порталостроении специалист великолепный. Заменяет четырёх магов и результат выходит стойкий, не рассеивается. Работать Мрамор умеет и любит. Просто он сноб. И патриот Канаана. Тихо пру у Гроссуляра второй бублик (пусть не зевает, а то можно подумать он хорошеньких горожанок не видел!) и с наслаждением вцепляюсь в свежую сдобу. По идее, нам ещё одну улицу пройти, а там и почта. *** Возле почты толчётся целая очередь. Двери закрыты, тяжёлые, явно скрипучие, с мощным засовом. Перерыв? Алмаз задумчиво качает головой. Мрамор ухмыляется. Ещё раз вчитываюсь в табличку. Так вот оно что, у них пять перерывов и все вместе подлиней рабочего времени будут. При бабуле вообще о перерывах никто не слышал, а Сапфирка где-то вычитал и ввели. Вот так сделаешь, а потом – извольте радоваться. Вот же ж ушлые! Я восхищаюсь, Гросс хмурится и стучит в дверь. В двери открывается дырка и оттуда на нас смотрит глаз в монокле. А хорошая штука. Не монокль, а эта дырка, надо будет и у нас такие сделать. Только невидимые снаружи. Глаз слезится и моргает. - Закрыто. Перерыва у нас. – голос, как и глаз – бесцветный и безразличный. - А ты знаешь, с кем говоришь? – Гросс опешил. Он к наглости не привык. Ему никогда не хамили простолюдины. Мрамор оттёр его от двери. - Прошу простить несдержанность моего…друга. Будьте любезны пустить нас внутрь. У нас срочное дело. – нехороший у него голос, елейный, явно задумал какую-то пакость. - Что может быть срочного. Перерыва. Во люди пошли, а? Алмаз рассматривает дверь как-то с удивлением и, кажется, не собирается вмешиваться в диалог. - Ещё минуту, как Ваше имя, любезный? - Дремит, чиновник первого ранга, – чтобы оповестить о ранге, он даже дверь приоткрыл. На цепочке. Народ за спиной начинает волноваться. - Скажите, уважаемый Дремит, приказ о Вашем увольнении достаточно срочное дело? – ход банальный, но Мрам получает от него немалое удовольствие. Придумать что-то потоньше для местного бюрократа ему лень. Однако, такие, как Дремит, тоже не феями пеленались. Глаз спокойно рассматривает бланк, в который Мрамор размашисто вписал его имя. - И кем оно подписано? Губернатором? Барон Гросс с поклоном протягивает перо Алмазу. Мрамор и Гроссуляр младше. Им ещё нравится красоваться. Мне года три назад тоже нравилось. Нет, в самом деле, было здорово приезжать к какому-то управленцу, кивать, улыбаться, а потом, узнав всё необходимое, сбрасывать морок. Такой заряд бодрости давало… А сейчас уже как-то приелось. Работа – она и есть работа. Проинспектировать, выяснить, уволить. Впрочем, мы по-прежнему театральны. Только мы уже понимаем, зачем это нам, а Гросс и Мрам – пока нет. Алмаз доброжелательно наблюдает за мрамским спичем и принимает перо от барона. Потом прикладывает к бумаге перстень, светящаяся печать отделяется от него и накладывается на подпись. Чиновник пару минут всматривается в бумагу, видимо, что-то сверяя, потом поспешно открывает дверь. - Воля Ваша, Ваше Величество. – Дремит кланяется, и я вижу за его спиной слабоосвещённое помещение. Стены увешаны массой ящиков и ящичков, на столе возвышается гора писем. – Воля Ваша. Да только некому будет всё разбирать. У посыльного-то своя задача, а от этого – Дремит невыразительно кивнул в сторону стеклянной кабинки – помощи не дождёшься. Парень за стеклом морщится и собирается что-то сказать, но прерывается сеансом связи. Серые глаза подёргиваются дымкой и он что-то быстро пишет на разлинованном листке. - Значит, корреспонденцию разбираете Вы один? – Алмаз испытующе смотрит на чиновника. – Почему не попросили перевести к Вам кого-то из другого отделения? Дремит кажется озадаченным. - Ваше Величество, так другое отделение только в Парле, ему ездить далеко будет. Да и бюджетом помощники не предусмотрены. - То есть Вы хотите сказать что в Арнее Ваша почта единственная? – на щеках Гроссуляра проступают малиновые пятна. Он злится. Злится и смущён. - В Арнее и окрестных деревнях. Я невольно отвожу взгляд. Деревень возле Арнея двадцать восемь. Маг за стеклом трёт виски. Видимо, сообщения приходят часто. Мальчик – явный стихийник, причём огненный. Не по профилю работает. - А у нас ещё под городом учёные, будь они неладны, палаточный городок разбили. – Дремит достал большой клетчатый платок и шумно высморкался. - Исследуют не то животных, не то растения. Открытия у них, диспуты об этих грибах поганых – у, глаза б мои не видели. Каждый день несколько сотен писем по всей стране. – чиновник пьёт что-то из пузырька. – Да и грамотным сейчас модно быть. Только алфавит мужик выучит, так сразу хоть пару слов в соседнюю деревню, похвастаться. А я разбираю… Сундучок на столе громко зазвенел и начал подпрыгивать. Дремит извинился, запустил в него руку, достал небольшую пачку писем и закрыл, на ходу сортируя пришедшее и пришёптывая: улица Хлора, проспект Аделита Великого, деревня Кряковка… Видимо, последний день он хотел отработать до конца, а, может, это просто вошло в его привычки. Я заметил ящик «Срочно». - Почему для междугородней и срочной корреспонденции Вы не пользуетесь телепортом. Аппарат бракованный? - Нет, что Вы, Ваше Высочество. Из него мы только получаем почту. Уточняю. - То есть работает только на вход? - Почему же, работает и на выход. Видимо, у меня слишком недоумённое лицо, поэтому Ал кивнул на надпись «Одно письмо – 150 монет». Я пожимаю плечами. - И что? - Рыжий, вдумайся. Это провинция. Я прикидываю заработок среднего горожанина. Да это и для столичного середнячка чересчур. - И с чего такие горгульевские цены? – интересуется Гросс. Он – не я, сразу понял. Деньги считать умеет. При бабке его род не процветал. Дремит пожимает плечами, сосредоточенно сортируя письма. - Как губернатор приказал. Денег в бюджете мало, а энергию аппарат изволит потреблять дорогую, из главных храмов. Не по карману нам. - Губернатор, значит… - Алмаз кивнул. – Да, работайте. Помощники у Вас будут. И телепата замените, этот у вас за два месяца сгорит. Заметил, значит. Юноша выглянул из-за перегородки. - Нет, пожалуйста. Ваше Величество, мне нужна эта работа. Алмаз пожал плечами и пошёл к выходу. - Найдёте другую. - Пожалуйста, мне… Вы не понимаете, моя бабушка, она… Брат остановился, но оборачиваться не стал. - Не понимаю. И я тоже не понимаю. Бабка вряд ли обрадуется внуку-идиоту. Если он беден, пусть идёт в армию. У молодого мага совершенно убитый вид. Мне его жаль. Мы не можем думать о каждом. Догоняю Гроссуляра в надежде, что тот доел не все бублики. Одного мне мало. Надеюсь, этот градоначальник нас как следует накормит. Не хочу тратить время на трактир. *** Губернатор Борнит мне не нравится. Весь – от изжелта-зелёных бакенбард до лопнувшего на пузе камзола. Вот бывает так, что человек внушает неприязнь. Ни с того, ни с сего, и с этим ничего не поделаешь. Впрочем, здесь я хотя бы могу найти основание. Борнит жалуется. Борнит жалуется долго, красочно, с подробностями. Повторяется и начинает с начала. И снова жалуется. Гений жалоб. Повелитель уныния. Убийца ушей. Он ужасен, как грифон в брачном периоде. Впрочем, может это мне только кажется. Ал вот его слушает вполне внимательно, кивает, в паузах задаёт вопросы. Я не выдерживаю. Телепатирую Гроссу с Мрамом, чтоб забрали куда-нибудь это трепло. Гроссуляр понимает, подхватывает губернатора под локоток и заводит с ним разговор – кажется, спрашивает о том, как тот добился такого интересного цвета волос и притворно сетует на свой банальный соломенный. Борнит явно думает, что Гросс идиот. Гросс думает то же о губернаторе. Им есть о чём поговорить. Я с облегчением вздыхаю. Терпеть не могу работать со штатскими. Мрамор вот, например… мою менталку проигнорировал, кушает взглядом очередную дамочку. За те два года, что он при дворе, успел приобрести славу первого бабника. То есть второго, после лорда Нефрита… Ну и леший бы с ним! Но здесь мы по делу. Посылаю Мраму ментальный подзатыльник и мстительно наблюдаю, как он тащится к губернатору. Улыбаюсь покинутой дамочке. О, а ведь правда хорошенькая. Может, зря я ему помешал? В воздухе пахнет цветами и мёдом. Абрикосы роняют нам под ноги бледно-розовые лепестки. Уютная улочка. Все домики чистенькие, светлые, будто недавно построенные. И абрикоски тоже молоденькие. Странно, центр ведь – откуда здесь новые постройки? Доходим до поворота. Ал останавливается у пустыря, смотрит на каменный столбик. С каменного столбика скорбно взирает не то Джедайт, не то Зойсайт. Работа грубая, не понять. Такие в ??? ставят там, где не удалось найти тел для захоронения. Например, где были магические бои или на местах пожарищ. Вряд ли тут были бои. И столбику лет пять, не меньше. Алмаз подходит к изображению Бога, молчит, о чём-то задумался. - О, Ваше Величество, тут раньше трактир был, сам, бывало, захаживал… – к нам уже спешит губернатор, Гросса ему хватило ненадолго. – С ним чуть пол-города не выгорело. Эти канальи трактирщики совершенно не умеют обращаться с огнём! Негромко спрашиваю: -Ты? - Я. – просто отвечает Ал. И добавляет уже громче, для Борнита. – Пускай здесь опять будет трактир. Пустырь плохо смотрится. И снова льются жалобы. Денег нет. Нет денег. Денег нетденегнетденег… Интересно, в чьих карманах осели дотации? Мне очень хочется, чтобы этой свиньёй оказался Борнит. Просто так. Потому, что он мне не нравится. - А почему на улицах столько пы-ы-ыли? – манерно тянет Мрамор. Алмаз смотрит на посеревшие брюки. Да, как раз хотел сказать… - В самом деле, лорд Борнит. Заставьте дворников работать. Губернатор удивлён и, похоже, искренне. - Какие дворники? У меня в доме уборщик есть. А улица, Ваше Высочество, она улица и есть. Куда ж ей без пыли? Ал хочет что-то сказать, но я толкаю его локтем. Распорядится он про дворников, и нас ждёт очередное «Денег нет». Поскорей бы обиталище нытика. В животе урчит. Или, клянусь, я отъем у него уши. *** Свиньёй в итоге оказался заместитель. Но Борнита я всё равно уволил. За непроходимую глупость – деньги у него уводили из-под самого носа – и за отвратительную чечевичную похлёбку. За неё – в первую очередь.
Лазурит: Рубеус пишет: Просто попробуй оставь Алмаза не у дел, сразу глаза подкатит и выдаст нечто патетическое «Зачем им теперь король, ни на что я не нужен…» *в сторону*В точку... Суров ты и социально-злободневен)) И хорош Надо сказать, что стиль повествования у меня вызывает какие-то смутные ассоциации. Что-то такое очень знакомое...
Алмаз: Рубик, набранное оно еще лучше выглядит. Молодец))) Лазурит пишет: *в сторону*В точку... *записал*
Дарий: Королева,я не удержался Реакция моего мозга на последний (на данный момент) пост Королевы Простите, что криво, на скорую руки и не очень дипломатично...
Алмаз: Дарий дикий кавай))) Умница!
Рубеус: Дарий,
Рубеус: А вот, чтобы прошлое творение было понятно. Почему название "Арней" заставило Алмаза собраться и поехать. И почему Алмаза раздражает отряхивание одежды платочком. И почему сгорел трактир. И почему на вопрос Рубеуса "Ты?", Алмаз ответил "Я". ВНИМАНИЕ! ТЕКСТ СОДЕРЖИТ СЦЕНЫ НАСИЛИЯ, НЕЦЕНЗУРНУЮ ЛЕКСИКУ, УПОМИНАЮТСЯ ГОМОСЕКСУАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ. Нет, я не люблю писать чернуху, но я просто знаю что так было. Это момент из юности принца Алмаза. В тексте использована одна из ранних песен "Смысловых галлюцинаций" Арней Прощайте, друзья и долги с преферансами, Прощайте, тусовки и пьяные рожи. Мы всё обосрали, мы выжали максимум. Мы всех обломали, насколько возможно… …Они выехали из трактира вечером… *** Когда в четыре часа пополудни семеро молодых господ зашли в «Арнейского петуха», Пьор решил, что сегодня он, возможно, поправит свои дела. Заготовит черепицу для протекающей крыши, купит жене на зиму новое молеприбежище и, может, даже вернёт в семью заложенный ещё бабкой сервиз от старого ворюги-перекупщика. Пьор знал, что он врёт. Вообще, все арнейцы – лжецы, а самые большие из них – трактирщики. Особенно, когда врут себе. Он снова потратит всё на «Петуха» - завезёт в амбар нежнейших окороков, добавит мешков десять первосортной муки, постелит на столы новые шёлковые скатерти. Его любовь. Его страсть. Его детище. Лучший трактир во всём Арнее. И самый дорогой. …Кольцо на безымянном пальце Высокого стоило столько же. У Холёного таких было девять. Его массивные золотые украшения отсвечивали в стекле бокалов праздничными огоньками. Огромный опал переливался на тонкой руке Жеманного. Такой же рубин у Толстого казался мельче. Витой перстень с печаткой всё время соскальзывал с большого пальца Носатого, и плюбхался в вино с смачным бульканьем. Холёный ржал, лез к нему в бокал и возвращал на место. После третьей «ловли» не выдержал, положил кольцо на стол. Носатый снова вдел в него палец. - Ты б его на хуй лучше одел, - ухмыльнулся Высокий. – Чтоб оно у Арфи в заднице застряло. - Не-е-е, - протянул Холёный. – У Арфедсонита там даже корона не застрянет. Правда, Арфик? Жеманный заправил золотистый локон за ухо и спрятался за спину Носатого. На всякий случай. Боли он боялся и не любил. Желтоглазый нехорошо улыбнулся, поманил его пальцем – сверкнули топазы – и резко дал ему по лбу. - Отвечать надо. Обладатель рубина неприлично громко расхохотался и полез примерять кольцо Носатого. Украшений не было только у одного – блёклого невыразительного юнца, в чертах которого унаследованная от возможно славных предков гармоничность мешалась с следами лености и разврата. Чутьё подсказало Пьору, что именно этот у них и главный. Не Холёный с его показным богатством и уверенными манерами, не Толстый с его раскатистым смехом и большими руками, ни даже молчаливый Желтоглазый. Слишком уж старательно Носатый лебезил перед мальчишкой, слишком ретиво пресмыкался Холёный, слишком явно прижимался к нему Жеманный, слишком настороженно осматривал пространство вокруг Желтоглазый. Пьор возложил на стол индейку – румяную, ароматную, с хрустящей золотистой шкуркой и ореховым соусом. Толстый сразу же отломил от неё ножку, смяв бумажный цветок, сыто рыгнул и затребовал текилу. Пьор поклонился. Спину уже год мучала какая-то болезнь со странным названием, и каждый поклон отдавался резью от шеи до копчика. А ведь он ещё не старый, ему ещё пятьдесят! Ну, может, немного за пятьдесят. Но всё равно. Впрочем, и не молод. Вот у сиятельных господ усы только-только пробились, они ему в сыновья годятся. А Блёклый этот и во внуки, наверное. Блёклый кривовато улыбался Носатому, безразлично внимал Высокому и вяло стряхивал руки Жеманного. Желтоглазого он демонстративно не замечал. «Соглядатай» - догадался Пьор. – «Присматривает за мальчиком». Толстый громко пёрнул и выругался. Блёклый поморщился, неохотно ковыряя салат вилкой. Кто его знает. Может, он и старше. *** Эстель несла овощи, уронить боялась – страшно сказать как. Опозорится – хозяин выгонит. А уж не перепутать, что кому – и вовсе задача непосильная. «Старик их ещё описал так – «Холёный, Высокий… За столом-то они все высокие. И уж точно все холёные. Ладно, Толстого и Желтоглазого узнала. А дальше что? Кто из вас Носатый, господа?» Эстель фыркнула. Что ж, она смелая, если надо – так и спросит. Когда Эстель подошла к столику, кто-то её укщипнул. Но к этому она уже привыкла. Правда, не привыкла, чтобы это это было так больно. Ну, специально больно. До бордовых синяков. Эстель улыбнулась через силу, и ещё раз посмотрела на них. «Ага, вот и Жеманный, а тот, на котором он виснет – Блёклый. Хотя чего он блёклый? Красивый. Оба красивые». Эстель улыбнулась уже по-настоящему. Таких красивых господ она ещё не встречала. - Алюся, - проворковал Жеманный, на его губах помада смешалась с соком индейки и жирно блестела. – Алюся, ну пойдём. – ухоженные локоны мазнули Блёклого по щеке и слились с бесцветными прядями. Юноша отодвинулся. Желтоглазый медленно взял со стола шампур и упёр его в шею Жеманного, рядом с кокетливо прилепленной мушкой. -Иди к Бари, поблядушка, или девушку используй. – просто, обыденно кивнул в сторону Эстель. – Его Высочестиво не в настроении. «Его высочество?» - Эстель подхватила падающую соусницу. – «Здесь?». Торопливо поклонилась, едва не стукнулась лбом о колени, потом о крышку стола и побежала к Пьору – докладывать. *** Пьор метался от кухарки к кухарке. Не приведи Боги, какая решит плюнуть господам в суп или недоложить сметаны в салат! Он её сам загрызёт. Зубами. «Вы только подумайте! Его высочество! Сам наследник престола!» Русая лохматая голова заглянула на кухню, глаза прищурились. - Ты чего это начищенным сапогом сияешь, а, дядюшка? Пьор расплылся в улыбке. Своих сыновей нет, зато племяш что надо. - Так кого щиплем на этот раз? - Тс-с-с! – Пьор чуть не сшиб одну из развешанных повсюду связок лука. – Это сам принц Алмаз! Золан присвистнул и выглянул в коридор. - Это который из них? - В белом такой, видишь? – шепнул Пьор в самое ухо. – Чего рот раззявил? Чтоб телега заехала? А-ай, и глаза таращишь, словно уже заехала! Лучше б помидорчиков господам отнёс, балбес такой! Давай-давай, и виски прихватит для его высочества. Золан схватил было баклажаны, потом понял, что помидоры не длиныые, потом, что они – не фиолетовые, поменял тарелку, воззвал к Нефриту – этот Бог всегда приносил ему удачу, и направился в зал. «У Его Высочества должно быть много денег…» Деньги были главным препятствием их свадьбы с Марлон. Она-то сказала, дескать согласна с ним жить и в шалаше, но разве приведёшь её в дядюшкин дом с вечнотекущей крышей… Это не для Марлон, не для его красавицы! Ну и пусть, пусть глаз косит, пусть кожа не бела, его Марлон – красавица! «А вот деньги… ничего, появятся деньги, поженимся, заведём белокурых славных детишек, я приведу их сюда и скажу – здесь обедал Его Величество, он же тогда точно королём станет, Базальт стара»... Когда Золан зашёл в зал, Жеманный уже слюняво целовался с Носатым, вернее, слизывал ореховый соус с его лица и нетерпеливо ёрзал у того на коленях. Кусок рыбьего скелета застрял в его волосах и покачивался в такт движениям. Холёный увлечённо мял мясистые груди местной потаскухи. Толстый с Желтоглазым курили что-то с одуряющее-сладким запахом, от которого подташнивало и плыло в глазах. Его Высочество пил вино и лениво обжигал угол скатерти свечкой. Золан подумал, что об этом он детям не расскажет. Ну, ничего ведь страшного, если он немного приукрасит. Например, скажет, что это принц был весь в золоте? И что Его Высочество попросил у него…что же он попросил? Мутно-фиолетовый взгляд лениво скользнул по нему, на миг встретился с ясным синим, и Золану показалось, что принцу скучно. « Ой! Он ведь всего года на три-четыре младше, прям как братишка, ему бы сейчас по жаре да в речку, или по полю босиком на перегонки, а не сидеть тут… Может, сказать детям, что король попросил меня показать ему речку?» - Эй, ты, сделай Его Высочеству приятно! – Толстый отвлёкся от обгладывания поросёнка и свалил под ноги блюдо с остатками, жирная лужица растеклась по паркету. До Золана сперва не дошло. Задумался, увлёкся, замечтался. Он даже хотел переспросить. И только потом, глядя на Жеманного с Носатым, когда тяжёлые лапищи, марая выходную рубашку, опустились ему на плечи и пригнули к полу, он понял. Марлон. Деньги. Свадьба. Понял, и не стал вставать с пола. Деньги. И наклонился. Марлон. И расстегнул. Деньги. Рука с бледными в синеву ногтями вцепилась ему в воротник, палец отвёл нижнюю губу – так обычно смотрят зубы у лошадей – и Золан в первый и последний раз услышал голос принца. - Жёлтые. – сказал он, и с усилием отпихнул Золана. Удар вышел слабым, как у цыплёнка. Соседский мальчишка толкнул бы его сильнее. - Брезгуешь? А вот мы розов не нюхаем! – толстые пальцы больно вцепились в волосы и прижали Золана к нестиранными дней пять штанам. Пахло потом, мочой и спермой. Потом ещё Золан сылшал звук разбивающегося окна – Холёный высадил его канделябром, чувствовал, как кто-то выливает ему на голову остатки вина, как вилка Жеманного впивается ему то в бок, то в руку, то в спину, ощущал запах горящего шёлка. И было больно. *** Сильные руки Высокого подхватили Эстель и перебросили через столешницу. Высокий даже позволил маленьким кулачкам пару раз ударить себя в грудь, пока впитывал её страх и возмущение, вдыхал свежий аромат чистого тела… потом прижал всем весом и задрал юбку. Высокий жалел, что нельзя было добраться до Сапфира. Юный принц был ещё более аппетитен. Когда Высокий был трезв, он знал, что тронь он Сапфира, Алмаз его убъёт. Когда он был пьян, он был благодушен. Он думал, что Его Высочество простит ему брата. Они же друзья. Друзья. Высокий был пьян и благодушен. Он даже попытался гладить несформировавшуюся грудь девочки. Он любил детей и ничуть этого не стеснялся. Кто может сказать слово поперёк фаворитам наследника? Носатый заткнул горло Эстель коровьей костью. Он не переносил детский плач. Ему понравилась идея. В её теле было много мест для костей. Наследник полулежал и смотрел, как Высокий трахает девочку. Вертел свечку, не замечая, что она обжигает ему пальцы. Толстая шлюха копошилась под столом. *** Последним, что успел услышать Золан был её визг, когда она отпрянула с рассеченным осколком бокала лицом. Последним, что он успел увидеть, была вилка, направленная ему в правый глаз. Последними, что он подумал, было «деньги». Подумать «Марлон» он не успел. *** - Что же Вы это, что Вы, господа? - Пьор всплеснул руками, выпустил фирменный пирог с малиной, сливки потекли по наглаженным брюкам, запятнали туфли, осели на полу. Жеманный неспешно вытирал вилку о штору, Носатый обнимал его за талию, теребил шнуровку на его рубашке: - А вот и сам арнейский петух пожаловал! Бокал пролетел мимо головы хозяина в стену, рассыпался на осколки. Блёклый…нет, Его Высочество поморщился. - Сегодня не твой день! – хохотнул Толстый. – Ты не попал. - Давайте сделаем из него каплуна, - Холёный не удосужился застегнуть штаны и отереть кровь, кольца сверкнули в свете горящей шторы. Носатый загоготал и присосался к бутылке. Высокий отобрал у него бутылку и разбил о столешницу. От вина скатерть вспыхнула ярче. Пьору бы бежать. Пьору бы прятаться. Они пьяные. Пьяные – глупые, не догонят, а в подвале путь наружу есть. Он тут все ходы-выходы знает. Старый Пьор. Хитрый Пьор. Умный Пьор. …И Пьор побежал. Не в подвал – на кухню, за водой. Прыгнул, как молодой, через тело племянника, кинулся к горящим шторам. Трактир горел. Его любовь. Его страсть. Его детище. Высокий повис у Пьора на правой руке, Носатый схватил за левую. В руке Холёного блеснул кинжал: - Хороший каплун, жи-ирный, только лишнее кое-что… Мешочек сморщенной плоти упал на пол. Толстый наклонился подхватить, не удержался, поскользнулся, упал в лужу блевотины, пополз на пузе навстречу собаке. Собака ела мясо хозяина с руки Толстого и виляла тощим хвостом. *** … Они выехали из трактира вечером, оставив висеть на воротах местного менестреля, и заплатив хозяину кольцами Холёного. Холёный по одному впихивал их в задницу ещё живому трактирщику. Шпиговал каплуна. *** …А в городе выжатом, А в городе прожитом, Простите нас ветер, поля и художники, Простите, поэты, коль мы виноваты, Бывайте здоровы, живите богато. *** …Они выехали из трактира вечером. *** Когда в четыре часа пополудни семеро молодых господ зашли в «Арнейского петуха, Пьор знал, кто к нему приехал. Пьор знал, что будет потом. Но все арнейцы – лжецы. И самые большие из них – трактирщики. Особенно, когда врут себе. *** Твою мать, ничего не осталось. Твою мать, мы запалили этот город. Твою мать, ну куда теперь деваться. Мы стояли слишком твёрдо. Они скакали, уклоняясь от горящих балок, по горящей улице горящего города. Пожар, начавшийся в трактире, настиг их спустя полчаса. Когда огонь окружил всадников, Блёклый попытался щёлкнуть пальцами, ничего не вышло – он не умел телепортироваться пьяным. От падающей черепицы он спасся только потому, что его оттолкнул Желтоглазый. Как они добирались до главной магистрали никто не запомнил. Ехали быстро, стегая взмыленных лошадей. В дилижансе Желтоглазый баюкал обожжённую руку, Жеманный чистил кружевным платочком одежду, Толстый пил прихваченное ещё в трактире вино. Высокий заканчивал со случайной попутчицей, Носатый ждал своей очереди. Его высочество выпускал из губ тонкую струйку дыма, улыбался широко и радостно, как и положено мальчишке, которому завтра исполняется шестнадцать. Алмазу казалось, что он ещё говорит с огненным петухом, беседу с которым так бесцеремонно прервал Желтоглазый. За окном мелькали поля, дилижанс набирал скорость. Пахло чаем и простынями. И звенели колёса, как звенели стаканы. Вино набирало свой ход оборотами. Мы едем домой, в наши дальние страны, От смерти бежим, как козлы огородами
Алмаз: *прочувствованно* Жесть чудовищная. Слабонервным, идеалистам и пончикам не читать! П.С. Спасибо, рыжий
Родонит: Дарий Будто вас будут совращать... Рубеус Скузи, карино, не читаю и не понимаю зачем. но как тебе нравится
Сапфир: Наверное, скучновато вышло, но это первое за долгое время, что написалось, так что я все-таки рискну показать. Варнинг: стилизация под мифы! Ком не нра, лучше не читайте. В жизни Лея до тех пор была рассудительной и сдержанной, пока не сходила на нее мудрость божия, благословение любовное, и не загорались ее темные глаза колдовским огнем. А еще владела она многими искусствами – читала, писала, изящно танцевала, удивительно вышивала, ведала все травы целебные от тонких невзрачных корешков, таких слабосильных, что даже в землю далеко зарыться не могут, до соков и коры могучих деревьев, кроной своей подпирающих небеса. Чарующе пела, и была, пожалуй, прекраснее всех на земле. Недостатков было у нее всего три: слишком она была умна, что для женщины неожиданно. Еще была слишком храброй. И слишком красивой. Была Лея настолько мудра сердцем, что зрила в душу человека, только падал взгляд ее на лицо его, только встречались глаза их, и был он перед ней как на ладони: хороший ли, злой ли, все знала дева. И многих любила она, но никому не отдавала сердца своего до конца, ибо в любви своей находила силы целить и судить, оставаться вечно юной и беспечной. Но как-то вышла прекрасная Лея в поле, и весна была, и травы цвели, и села она среди бабочек и цвета полевого, и сплела себе венок, и запела песню, и птицы слушали, очарованые. Черные ее волосы вились по ветру, легко развевался белый сарафан, и пустилась в пляс дева, под песню свою, да так легко, что ножки ее травы не мяли. И случилось так, что мимо проходил путник, в робе запыленной, с кожей белой-белой, непривычной к местному солнцу, подрумянившейся и готовящейся смениться раз пять. Были у путника волосы золотые, как спелая рожь, губы тонкие и поджатые, с легкой усмешкой в уголках, а глаза – голубые-голубые, как небо над головой. Шел путник в столицу, да дороги не знал. Песня Леи звонко разлилась по полю, увлекла пиллигрима. Чей это чарующий голос? – подумал он и поспешил на зов своего любопытства. Лея весело танцевала, не замечая юношу, который притаился за высокой травой. Только птицы примолкли, да как-то по особому изогнулись тени, и мышки в норках затаили дыхание. А потом встал незнакомец в полный рост, и споткнулась дева, полетела вниз, прямо в руки ему – подхватил юноша Лею, не дал упасть. И встретились глаза их, и прочла мудрая Лея сердце путника, и хоть и осталось многое сокрыто от нее, душу его увидела она. Тихо-тихо опустилась красавица наземь, затаила дыхание, не глядя на незнакомца, сложила руки у груди и снова запела, но совсем другую песню. Запела о любви, вспыхнувшей в груди ее, распахнувшей крылья, как птица и полетевшей вверх, вверх, к солнцу навстречу, жаркому, ясному, желанному. Запела о солнце, которое жестоко и недостижимо, и манит постоянно, и как больно лететь туда, и как до крови треплют крылья жестокие ветра. Запела о том, что будет она самой лучшей женой ему, солнцу ее, и о том, что станет ему усладой в радости и опорой в горести. Что никого не найдет он краше ее, и ближе ее, и что искать и не придется. Запела о том, что никогда еще не было с ней такого, и не будет, и пропадет она на месте этом же, если не увидит она больше голубых глаз его. Обернется бабочкой-однолневкой и полетит вслед закату, ища солнца, но даже облетев всю землю, не найдет – ведь убегает солнышко, по кругу убегает, а ждать нельзя – не живут бабочки дольше одного горького дня. А незнакомец слушал, да кивал, и травы кивали с ним, и тени задумчиво качались на лице певуньи. И понял путник ее, и песню ее, и в жены взял, и любил семь дней и семь ночей. И не было той седьмицы прекрасней, и не была Лея счастливей, краше и довольней, чем тогда. От улыбки ее сияла ночью горница как днем, а от песни прозревали зрячие и вставли на ноги больные. Никогда еще не судила она так мудро, и не росли урожаи так буйно. Казалось, время поменялось, и жили люди нашего королевства не семь дней, а семь лет, и будто в другом мире, радужном, напоенным запахами цветов, освещенным мягким солнцем и полным звонкими птичьими трелями. Пляс был по всей стране, свадьбу играли долго и основательно, молодые не отходили друг от друга все семь дней, будто так и остались связанны той алой брачной нитью, которой скрепили их союз у алтаря богов жрецы в торжественых одеяниях. А потом прошло семь дней, и горькие слезы пролила Лея – пропал муж ее, исчез без следа, оставил жену одну в горнице. Долго смотрел в глаза ей, щеку нежную гладил, и исчез, растворился в закате. Седьмицу проплакала Лея, пока не упала без сил, и не пролежала непритомная еще столько же. Наутро собралась дева в путь и пошла за солнцем следом, на запад, без надежды найти восход. Не вставало перед ней красное солнышко, шла красавица сквозь ночь и ветер, деревня за деревней, город за городом. От тоски стареть начала вечно юная Лея, чахнуть, побелели черные косы, прорезали морщинки нежную косу. По-прежнему лечила она больных и немощных, что на пути попадались, по вечерам рассказывала детишкам сказки дивные, за кусок хлеба помогала хозяйкам по хозяйству, но все отправлялась в путь свой дальний. Миновала она и наше королевство, и соседнее, все миновала, обошла мир весь по кругу. За мужем своим шла, и все напевала в пути песенку про солнце, да про птичьи крылья, да никогда не молилась, никому из богов не молилась, а особенно мужу своему – богу Джедайту не молилась. Ибо знала Лея, что спустился к смертным он только на седьмицу одну, подарил стране своей мир и процветание на долгих семь дней, а потом небеса призвали его обратно. Говорят, до сих пор где-то ходит старая, умудренная годами старушка с вечно юными глаззами, и за кусок хлеба и доброе слово расскажет она сказку дивную, да сон крепкий и сладкий подарит... Топаз закрыла тяжелый рукописный том из телячьей кожи, тисненный, с позолоченным переплетом. Сын уже мирно сопел, и давно уже женщина читала для себя – любила она эту легенду, больше прочих любила, хотя могла наизусть пересказать все предании, связанные с богом-покровителем ее искусства. И не только искусства, надо сказать. Улыбаясь и тихонько напевая, врачевательница откинула за спину свои тяжелые золотые косы, зашуршали многочисленные юбки, графиня степенно вышла из спальни старшего сына. Завтра к ним едут гости, близится свадьба Его Величества, у них с мужем столько дел...
Сапфир: Рубеус солнц, ты все знаешь, я лично те говориль, но молодца :) Дарий, я ржаль)))) Ал, имхо, слишком много кинга. перегнул ты палку. ладно, это мои тараканы.
Рубеус: Сапфир, убедительно фольклорно))) И сказки в мире нашем свои, и вот легенды теперь))
Алмаз: Фиря молодец)) Украинизмы есть, но все равно хорошо. Сапфир пишет: имхо, слишком много кинга *нудным голосом* Ну где он там? Типичное второсортное фэнтези. Ты меня с Рубиком не путаешь? Вот у него чернуха - это да...
Сапфир: Алмаз украинизмы? эээ... ткни пальчиком, я висну... не, с рубиком не путаю. оно самое.
Родонит: Вот и ладненько О богах оно лучше всего идет
Алмаз: Сапфир пишет: непритомная Вот хотя бы это. Нет, я в этот раз точно ни при чем. Честно.
Сапфир: Алмаз так это скорее не украинизм, а общее слово для двух языков было. честно-честно, я тут не оправдываюсь, я от деда помню. а он - автоитет, столько работ таким делам посвятил.
Рубеус: Совместное творчество Рубеуса и Лазурита Итак, нам нужно прояснить необходимость нахождения, а вернее праздноваляния под головой шпиона означенного предмета - подушка набивная, утеплённая, модель "Принц рыжий" из разговора в аське Рубеус знал, что у Лазурита есть какой-то секрет. Причём секрет этот Мелька держит у себя в дальней комнате, куда ему, принцу, никак не пройти. Вернее, пройти-то можно... Но чисто теоретически. На практике же его безмерно преданный и замечательный во всех отношениях шпион немедля превращался из Зореньки в Хамчика, и, бессовестно краснея и бледнея, отговаривал рыжего от посещения собственного обиталища. То не убрано у него, понимаете ли, причём «не убрано чудовищно, просто ужасно: сталактиты бумаг, сталагмиты посуды, сталагнаты нестиранных носков»; то дела срочные – «а не пойти ли бы нам, принц, обсудить донос жрецов Джедайта на жрецов Зойсайта /кражу пряжи у сильверских купцов/ заговор придворных дам против секретаря Его Величества», а то и вовсе глазки потупит - вычитал где-то, что очи долу держать положено отроку, и молча старательно загораживает вход, ровно родину от супостата... Нет, Рубеус бы понимал, если б Лазурчик там бабу прятал. Намекал ему даже, что красавиц тот может тискать и при нём - не отберёт и не прогонит. Шпион, конечно, нервно похихикивал, но особенно не мялся, так что дело было не в бабе. Нефрит его знает в чём там было дело! Конечно, можно попросту рявкнуть, и Мелька выдаст ему всё о себе, и даже семейные тайны предков до седьмого колена перечислит... но рычать на него совершенно не хотелось. С другой же стороны, знать это принцу было надо. Потому что нервный шпион - а Мелька явно по этому поводу нервничал - плохой шпион. Потому что командир должен знать всё о своих солдатах. Просто потому, что желал знать, во что вляпалось это чудо, и при необходимости вытащить его из этого за холодные белые уши. Привязался, однако. И вот однажды ночью Рубеус тихо прокрался в комнату к спящему Лазуриту... Хвала небесам, Мелька был не по-мальчишески опрятен, так что шуметь, сшибать и натыкаться было не на что; петли дверей были смазаны на совесть, а в замки юный шпион не верил, так как сам не раз доказывал, насколько непрочна подобная защита собственности. Зато в комнате было темно, хоть глаз выколи. На кровати уютно сопел носом Лазурит. За окном шумел ночной ветер, особо сильный в эту часть осени. Вот, собственно, два ориентира, позволившие Рубеусу вычленить в абсолютной темноте окно и кровать. - Кхм, - негромко признал он, хмуря в темноту рыжие брови. Мелька спал так крепко, что никакие инфернальные завывания ветра за окном, шумы, шаги, вздохи и озадаченное кхмканье не могло хоть самую малость поколебать незыблемую твердыню детского сна. Зато зажженная свеча мигом заставила шпиона сесть столбиком на кровати и заоглядываться, хлопая сонными ошалевшими глазами; увидев посреди комнаты принца, внимательно оглядывающего спальню, Лазурит сказал: - Принц? После чего подавил зевок, покачал головой и успокоенно лег обратно. Секунд пять он лежал, свято уверенный в том, что рыжее высочество ему попросту снится, потому как почему бы ему не сниться, если он и так занимает весь его досуг и его помыслы наяву – а потом подскочил, как ужаленный, натягивая одеяло до подбородка. - Принц?!! Глаза верного шпиона - когда не щурились подозрительно, конечно - занимали точнёхонько половину лица. Большие такие и трогательные. Напуганые-напуганые. Мало ли с какими намерениями мужчины к мальчикам в комнаты пробираются. Рыжему даже стыдно стало. Ну, так, немного. Пришёл, напугал ребёнка... Впрочем, за этим ребёнком водилась пара тел с красным ободком вокруг шеи. Тела, пока обладали душой, очень хотели смерти Его Высочества.Они - хотели. А Мелька - нет. Принц вздохнул. Хотел было сказать что-то успокаивающее, вроде "Спи, спи, я ухожу". Почти сказал даже. Почти отвернулся. Почти... ...Тощенькими плечиками верный шпионус пытался прикрыть что-то, на чём только что лежала его голова. Очень старательно пытался. Таращил большущие свои глаза и старался весь стать большим и широким. Секунда шла за секундой. Рубеус тянул шею, чтобы увидеть, что у Мельки за спиной. Мелька тянулся вверх, чтобы Рубеус ничего не увидел. Тогда принц изменил стратегию и наклонился вправо. Лазурит густо покраснел и в ответ аккуратно, боком, выполз из-под одеяла, накрыв им подушку. - Кхм, - сказал он, поджимая босые пальцы ног и стараясь изменить виноватое выражение лица на обеспокоенное, - Что-то случилось? Сколько времени? Рубеус вместо ответа наклонился дальше и внимательно разглядел скрытую под одеялом подушку. Затем нахмурился. - Так, - сказал он, упирая руки в бока, - я вижу, что у этого есть… хм… Лазурит смотрел на него взглядом человека, пойманного с поличным, и краснел все больше и больше. Его пунцовые уши едва ли не светились в темноте. Рубеус, чувствуя, что он теряет мужество под взглядом испуганных голубых глаз, сосредоточился на подушке. - …У этого есть… э… - он сощурился и поднял свечу, - выпуклости?.. - Так, Вашество, выпуклости есть у всего, вот, например у кровати, и у тумбочки, ну и вот у… - Мелька замялся, сник, и вновь полыхнул ушами. Под одеялом явно находилось нечто очень и очень неприличное. Но ни на одно неприличное, знакомое Рубеусу, нечто похоже не было. Оно вообще ни на что не было похоже. Единственное, о чём можно было сказать с уверенностью – это о том, чем силуэт под одеялом определённо не был. Обычной подушкой. Принц случайно легонько потянул за кончик одеяла. Шпион, понятное дело, тоже случайно, сел на одеяло сверху. Рубеус потянул ещё раз. По-прежнему абсолютно случайно. Мелька уселся поплотнее. Тоже, разумеется, нечаянно. Принц, не желая того совершенно, крепко взялся за угол одеяла и дёрнул на себя. Лазурит, без всякой задней мысли, вцепился в одеяло руками и ногами. Рубеус подхватил шпиона на руки и аккуратно ссадил с одеяла. Зорька отчаянно скрестил пальцы и зажмурился. Изобразил осину трепетную. Потом не выдержал, приоткрыл левый голубой глаз и робко посмотрел на принца. Тот недоумённо вертел в руках что-то отдалённо напоминающее мягкую игрушку. У игрушки была голова, две ноги и две руки. Пришитая к чему-то вроде чёрной пижамы звёздочка из фольги золотилась в свете свечи, коричневые пуговицы смотрели хитро и настороженно из-под вышитых крестиком суровых бровей, а на макушке во все стороны торчали короткие ярко-рыжие прядки мулине. Шпион сглотнул. Карцер. Тюрьма. Рудники. Плечики мелко задрожали. Мелька уже даже изготовился шмыгнуть носом… Но в этот самый момент принц заржал. Ржал долго, захлёбываясь, сгибаясь пополам и снова захлёбываясь. Оторжался и протянул куклу Зорьке. - Ну вылитая ... Каори! Ладно, я ничего ей не скажу, успокойся, - принц отвернулся, зевнул, около двери ещё раз разразился хохотом и вышел. Мелька покрепче обнял «подушку» и тихонько вздохнул. Как ему самому показалось – с облегчением.
Алмаз: Я вас вычислил! Молодцы)))
Маори: Рубеус пишет: Арней В общем и целом, мне понравилось, но напомнило подобный момент из "Анжелики". :)
Рубеус: В общем и целом, мне понравилось, но напомнило подобный момент из "Анжелики". :) ага, кто-то таки увидел, откуда мысля стибрена. Случайно, правда.
Маори: Рубеус пишет: Совместное творчество Рубеуса и Лазурита отожгли Рубеус пишет: ага, кто-то таки увидел, откуда мысля стибрена. Случайно, правда. бывает ^.^
Маори: Сапфир пишет: Наверное, скучновато вышло, но это первое за долгое время, что написалось, так что я все-таки рискну показать. а мне понравилось Особенно про семь дней и семь ночей
Алмаз: Очередная бытовушная халтурка. Деградирую -_- Одна из девушек нахмурилась, вторая хихикнула в кулачок. Это было первое за три часа движение, которое они сделали не синхронно, и мы почти перестали подозревать в них големов. За окном продолжали увлеченно ругаться торговцы. Густой поток отборных ругательств изредка прерывали жалобные вскрики «да я у дяди забыл» или «на столе, Нефритом клянусь!» - Но это не отменяет стандартного досмотра, - сухо заметила та, что стояла слева. Карат обаятельно улыбнулся и развел руками: - Леди, я же говорю - вы слишком буквально следуете инструкции! Позвольте узнать, вы мороженое любите? Таможенницы одновременно моргнули и хором ответили: - Нет. Арреат начинал закипать. Несмотря на широкую, беззаботную ухмылку, красующуюся на чужом лице, он злился, и я в чем-то его понимал. Две абсолютно одинаковые чиновницы с рассвета перекрыли дорогу телегам с продуктами с одной стороны границы и обозу с тканями с другой. Различить девушек можно было только по цвету волос: у одной они были зеленые, у другой малиновые. Они стояли почти плечом к плечу, поблескивая нашивками на рукавах и смотрели на нас снизу вверх серьезными голубыми глазами. Я оттер Карата плечом и принялся рассказывать таможенницам о том, что в часе пути от границы - город, в котором купцы ждут заказанное молоко. И что оно неизбежно скиснет, если девушкам не надоест изображать непреодолимое препятствие. - Мы не можем пропустить товары без бумаги от главы населенного пункта, - тем же безжизненным голосом ответила правая. - «Лицо, занимающееся торговыми операциями, обязано при пересечении государственной границы предъявить разрешение на сие, заверенное мэром или иным равноправным должностным лицом». Представляться они не сочли нужным. Когда мы поняли, что эти две юные особы, почти девочки, и есть тот грозный дуэт, ради которого мы приехали, спрашивать о такой неофициальной подробности, как имена, было уже поздно - чиновницы принялись высказывать претензии к документам своих же земляков. А мы оторопело соображали, не «зеркало» ли это - девушки идеально точно повторяли движения друг друга. Но магией от них не тянуло. - Но эти же самые торговцы проходят вашу таможню каждый день, и даже сегодня ночью были! Вы думаете, их разрешение уже отменили? - я тоже начал нервничать. Когда оппонент твердит одно и то же, не соизволяя никак отреагировать на твои слова - кто угодно будет злиться. Мы с Каратом переглянулись. Вернее, не мы, а неопределенного возраста франт с бородкой клинышком и пожилой дородный господин, смахивающий на отставного военного. Оба были творением Сапфира и Родонита. Эти бессовестно творческие личности отомстили нам за все. По милости Орлика я обзавелся оттопыренными ушами, а малыш наградил моего несчастного секретаря гигантской бородавкой на орлином носу. Они так заразительно смеялись, что даже Карат передумал сердиться. Сам он тоже тихо фыркал, безуспешно пытаясь нахмуриться. - Мы не можем нарушать инструкцию, - в очередной раз в унисон повторили девушки. - Правила созданы для того, чтобы их соблюдали. Я воспользовался случаем и подергал себя за бороду. Ощущение было забавное. - Давайте обсудим возможность…м-м-м…небольшого дополнения правил? Вы ведь не будете против, если ваша инструкция будет дополнена еще одним ограничением? Таможенницы насторожились. При всем желании придраться было не к чему: я не только не просил смягчить или обойти запрет, но предлагал его дополнить. Что-то в них было неестественно трогательное и одновременно пугающее, в этих девочках, похожих одновременно на солдат и на кукол. - Мы вас слушаем, - наконец сказала одна из них. Я даже не заметил которая. Но кивнули обе. Я изобразил на чужой подвижной физиономии искреннюю радость. - Замечательно! Тогда я предлагаю обязать купцов предъявлять эту справку как минимум раз в сутки. Вас устроит? Это была такая примитивная и детская уловка, что мне почти стало стыдно. Все-таки девочки старались выполнить свой долг. Маленькие чиновницы кивнули, пока не чувствуя подвоха. Тем временем Карат распахнул окно и высунулся наружу: - Эй, Рамон! Иди сюда, покажешь, где ты ночью расписывался в книге регистрации! Счастливый торговец, которому ожидание под палящим солнцем уже порядком надоело, ринулся предъявлять подпись. За ним плелся сын, сияя красным ухом. Когда затор из телег исчез, и дорога расчистилась, мы с суровыми таможенницами сели пить чай прямо на крыльце. Старый служака, которого изображал Карат, великодушно пожертвовал свой похожий на мундир пиджак, постелив его прямо на доски. Все еще сердитые девушки сели и тесно прижались друг к другу. Мы долго молчали. На прощание юные бюрократки все-таки улыбнулись. Мы раскланялись и совершенно искренне пожелали им удачи. Синхронно взлетели обтянутые белыми перчатками ладошки, золотые нити блеснули на полосках форменных «матросских» воротников. - Служим любви и справедливости!
Рубеус: Кого-то они мне напоминают, эти бюрократки...
Карат: За бородавку мне кто-то ответит...
Юнон: Алмаз
Родонит: А я ничего не понял *хлюпает носом*
Рубеус: Совместная пьянка плюшка от Лазурита и Рубеуса Мелька задрал голову. С неба щедро сыпало снегом. К завтрашнему дню занесет весь сад, и с утра придется разгребать все входы и выходы: зима в Даймонде была всем зимам зима. Замок, как и земля, на которой он стоял, постепенно промерзал, и многие коридоры и залы стали нежилыми до лета - кому в голову придет отапливать всю эту каменную громадину? Беспорядки на границах поутихли. Будь ты хоть трижды партизан и противник режима, когда руки примерзают к оружию, а губы коченеют так, что всякая дикция - а с ней и весомая часть магии - летит ко всем чертям, волей-неволей станешь противником активных военных действий. У дворцовых интриганов зимой в соответствии с законами природы замерзали и трескались склянки с ядами. Жрецы различной веры разом замирились со жрецами Зойсайта, чтобы кучковаться в их храмах. Адепты Кунсайта стоически мерзли во имя своего бога, вызывая всеобщее сочувствие. Мелька скучал без дела. - Ни одного тебе перехваченного письма, - возмутился он, опуская голову и засовывая руки в карманы, - ни стоящего доноса, ни даже... Принц Рубеус, похоже, тоже скучал. Этот вывод Лазурит, сбитый на полуслове могучим ударом снежка в ухо (в буквальном смысле этого слова - с ног), сделал, уже валясь в сугроб у тропинки и против собственной воли издавая призадушенные яростные междометия. - Ты куда без шапки, горе моё?.. «Горе» встало и медленно, с явной укоризной, стряхнуло с покрасневшей щеки снег. Окунуть в мерзкое, мокрое и холодное, чтобы не дать замёрзнуть, было идеей весьма оригинальной и весьма рубеусовской. - А Вы…. Вы, вашество, сами без шапки! А потому никакого права… Принц сурово свёл брови, и держа что-то за спиной, надвинулся на Мельку… Очень сурово, прямо-таки старательно сурово. Шпион благоразумно замолчал, попятился, наткнулся спиной на заледеневшее дерево и настороженно застыл. Поднял лицо, моргнул. Рубеус нависал над ним не хуже добермана над коккер-спаниелем. Мелька зажмурился, весь сжался и пригнулся – вот сейчас он за хамство подзатыльник-то и отхватит. Причём, справедливо, в сущности отхватит, с чего это он права у принца решил забирать… Вот и руку высочество занёс. Мелька зажмурился поплотнее. …На макушку опустилось нечто мягкое и тёплое. Лазурит блаженно вздохнул, покрутил головой, потянулся пощупать, утоп пальцами в гладком мехе и…испуганно стащил шапку вниз за длинное белое ухо. При ближайшем рассмотрении обнаружились ещё вышитые глаза и рот. - Это же… - губы шпиона едва не дрожали от негодования, – детская шапка. - И? - Принц, она - Мелька для убедительности потыкал в меховое ухо, – детская. А мне уже шестнадцать. - Взрослый… - задумчиво проговорил принц, глядя на Лазурита, которому ну никак нельзя было дать больше четырнадцати. – И впрямь – взрослый. А раз взрослый… - рыжий быстро нахлобучил кроличью шапку на нахохлившегося Мельку, поймал осуждающий взгляд, вздохнул, накинул на себя капюшон и зашагал ко дворцу. – Пойдём тебя греть. - Так точно! - стоило принцу повернуться спиной, Лазурит мигом прекратил дуться, изобразил что-то вроде взятия под несуществующий козырек и поспешил за ним, загребая ногами снег, уже засыпающий садовые дорожки. Пока они шли через коридор, отряхивая снег с обуви и одежды, Мелька начал бузу: подскочил, натянул ушастую шапку на рыжую голову принца и запрыгал дальше, уворачиваясь от карающей щетки. На улице уже несколько часов как стемнело. Когда принц, схватив шпиона в охапку и на весу в педагогических целях завязывая шнурочки шапки у юного диверсанта под подбородком, ввалился в свою комнату, там царила темнота - не то, чтобы кромешная, но достаточная, чтобы Рубеус счел за благо отпустить извивающегося шпиона, не собиравшегося мириться с таким позором, и нащупать у двери свечку. - На что вы её завязали? - возмутился Лазурит, задирая подбородок. - Сейчас вот свет зажгу и узнаю, - Рубеус тронул фитиль пальцами и приподнял свечку. Снизу на него уставилась недовольная физиономия шпионуса. Рубеус вскинул внушительные рыжие брови. Выражение лица Мельки приобрело несколько страдающий оттенок. Рубеус смилостивился и присел на корточки - не задирать же мелкому Хаму голову все время, пока он будет разбираться с накрученным в педагогических целях узлом. - Но ты все равно без шапки не шляйся, - подвел он итог, ногтями растягивая завязки. Лазурит не к месту вспыхнул и отозвался, улыбаясь от уха до уха: - Так точно, вашство... Расколупав узел, Рубеус довольно крякнул, бросил шпионусу полотенце и полез в шкаф. - Маглорское, брасское игристое, натибрский ликёр, колвирское светлое… и загривок, Хамчик, загривок тоже вытирай, … галавская текила… чем для начала греться будем? Мелька, старательно заталкивающий полотенце за шиворот, скосил глаза на арсенал бутылок. Большую часть он никогда не пробовал. - Ну… - Это я себя спрашиваю, – принц побултыхал что-то в зелёной пыльной бутылке, стёр пыль и остался доволен. – Будем идти на повышение градуса, а то тебя развезёт… Ага, вот с этого и начнём. Бевелльское, оно сладкое. Мелька протянул руку к бокалу и жадно принюхался. Вино обещало быть вкусным. Принц деловито нарезал одним из Звёздных Близнецов холодную дичь, кухонных ножей он не признавал – тупые. Из-под идеально заточенного лезвия кое-как выползали страшные неровные ломти. Особенно не повезло сыру – куски отличались друг от друга чудовищно. - Ты пей давай, простудишься. Лазурит предпочел расценить это как приказ и засел на кресле, подобрав под себя ноги и присосавшись к бокалу. Была у него манера пить чай маленькими-маленькими глоточками, а все остальные напитки - как чай. У Рубеуса же проснулась та экспериментаторская жилка, которая была свойственна всей его семье и сильнее всего проявилась в Сапфире. Он взвесил на ладони зеленую бутылку. Окинул взглядом ряды прочих. Незаметно оглянулся на оккупировавшего кресло шпиона. - Сыр ешь, - последний раз подала голос совесть. После все прочие голоса заглушил голос любопытства. - Мгм, - благодарно отозвался ни о чем не подозревающий объект исследования, не отрываясь от ободка бокала, - Я и не знал, что у вас так много... В запасе... Разного... - Оооо, - протянул Рубеус, потирая руки. А потом добавил, - Мелька, придумывай тост.Лазурит звонко хихикнул. - За педагогику? - предложил он. Совесть у Рубеуса предприняла последнюю попытку, призвав на помощь отцовские чувства. А потом азарт экспериментатора метким пинком заставил её сгинуть в недрах рыжей венценосной души. Должен же мальчик пройти боевое крещение? Огонь, воду и медные трубы шпион уже проходил по долгу службы. А вот осилит ли он галавскую?.. Как оказалось, осилил. И не только галавскую. Поначалу Лазурит пил весело, с удовольствием, смакуя новое и неизведанное. Потом, стал пить медленнее, вдумчивее, и наконец, поднял голову и неуверенно посмотрел на принца. - Мне, к-кажется, хв'тит. Глаза у шпиона были такие соловые и несчастные, что будь сам Рубеус безупречно трезв, он бы согласился с этим бесспорным утверждением, а может, даже, и благородно забрал у Хамелеошки всё ещё наполовину полную рюмку целлийской очищенной. Но безупречно трезв принц не был. - Хамчик, где твой дух экспериментатора?! Это же редкость, из Скеллиге, по особым рецептам! Лазурит решительно отодвинул подозрительную ёмкость. - Принц, вы спаиваете детей. - А где тут дети? Я не вижу де… Что-то из недр души чувствительно укусило принца за подлую идею. Рыжий дёрнулся. Но укушенную подлую идею тотчас сменила ещё более подлая. Он решил зайти с другой стороны. - Мелька, мы же ещё даже не пили за процветание! За процветание родного королевства не выпить было нельзя. Мелька тяжело и печально вздохнул. Он всё-таки был патриотом. Принц разлил по новой. Лазурит забрался на покрывало с ногами и отполз подальше от края кровати и греха, что в данном случае было одним и тем же. - Это п-последняя. Рубеус присел на корточки рядом с кроватью и проникновенно посмотрел на шпиона. От вина…да, да, конечно от вина и тепла комнаты на щеках Лазурита вспыхнул яркий-яркий румянец. Рыжий медленно растянул губы в широченной нахальной улыбке, так похожей на улыбку его покровителя. - Ну, давай, рюмочку за дядю Ала… рюмочку за дядю Фирю…как, ты не хочешь пить за дядю Фирю?!!...рюмочку за Айса…а теперь за хвост Айса…за усы… Силуэт шпиона замигал и начал сливаться с фоном. - А ну-ка стой, - Рубеус поспешил нащупать Мельку до того, как мальчик и вовсе пропадет, - Что это за дезертирство? - Мммнм, - невнятно возмутился шпион и пополз по кровати. Кажется, на кровать он пересел после брасского. Или колвирского? - У нас еще остался перелом на носу дяди Асбеста, - принц на ощупь нашел зорьковскую ногу и подтащил Мельку на место. За самого "дядю Асбеста" и за нос дяди Асбеста они уже пили. Фантазия Рубеуса после тёмного и сладкого натибрского ликера работала на полную катушку, а Лазурит уже не имел сил удивляться формулировке тоста. А вот придираться к ним, он, похоже, был бы способен даже в полубессознательном состоянии. - Мне завтра б'дет плохо, - отмахнулся он от рюмки полупрозрачной рукой, - и я не хочу пить за п'реломы... - Мне от тебя уже плохо, - Рубеус потер лоб и положил подбородок на кровать, - прекрати мигать, голова же кругом! И если тебе не нравится перелом... - Мгм, - подтвердил Лазурит, стараясь принять равномерно-полупрозрачный вид. - ...тогда давай выпьем за то, что тебе по душе. Какое-то время Лазурит думал. Затем он покрылся пятнами, по цвету соответствовавшими стенке за его спиной и покрывалу на кровати. - Ну? - спросил Рубеус, качнув полной рюмкой. Мелька по-кошачьи изогнулся и глянул на него осоловевшими глазами. - За вас? - предложил он одновременно и смущенно, и хитро. -Эхмм.. - принц запустил руку в буйную шевелюру и почесал затылок. За себя он мог пить после удачной компании, на именинах и официальных приёмах, а вот так просто… Это было не правильно. – Ну ладно. Выражение лица у шпиона тоже было неправильным. Необычным. Зато бодренько подставленная под зловеще-жёлтую бутыль рюмашка была очень даже правильной, а потому сразу вытеснила из рыжей головы все посторонние размышления. В зловеще-жёлтой бутылке плескалась огненная арреатская настойка. - А теперь – за тебя. Чтоб по-честному. - Правввд…? Уа-а-а-ааа-а!! - в глазах Зорьки загорелся такой маньячный восторг, что Рубеусу даже стало слегка не по себе. А ещё больше не по себе ему стало, когда, вытянув руки вперёд и сложив губы трубочкой, шпион пополз прямо на него. - Если это привидение, то я не боюсь, – честно предупредил принц, и подхватив Мельку, развернул его на 180 градусов, к тёмной неузорчатой стенке. Шпион было запротестовал, взмахнул руками, а потом притих и заулыбался. На стенке висело зеркало. И в нём тоже был Рубеус. - Няа-а-а-ууууу! – руки Зорьки потянулись, как ему казалось, к обожаемому начальству. Нос и губы наткнулись на холодное стекло, и шпион обиженно заворчал. Его надули. И ещё так вот гадко, воспользовавшись, воспользовавшись… - Укшшшу… Рыжий поёжился и быстренько подсунул шпиону под зубы перепелиное крылышко. - На, зажуй. - Чавк-чавк-аааам… - голова шпиона стала заваливаться принцу на колени, – тёп-чоп-мняяяя… - Нет, так не пойдёт. Так тебя утром совсем скрутит... - Рубеус за ворот рубашки приподнял Мельку со своих колен. С досадой закрыл ящик, в котором обычно лежало вытрезвляющее зелье. Кончилось. – Так, вставай, пойдём к Белому Доктору. Лаборатория находилась в другом крыле. Добираться принц решил по свежему воздуху, чтобы Мельку совсем не сморило. Он совершил страшную ошибку. Первая трудность, с которой он столкнулся, заключалась в том, что даже в чуточку подвыпившем состоянии Рубеус не мог позволить себе вытащить шпиона неодетым на холод. А шпион, в свою очередь, был в сильно подвыпившем состоянии и мог позволить себе все, что угодно - шарахаться от собственной куртки, размахивая руками и закладывая лихие петли, бегать от принца по коридору и прятаться за чучелом медведя. Рубеус в конце концов сдался и завернул Мельку в попавшую под руку шубу. Спеленатый шпионус обманчиво притих и хранил тишину вплоть до того момента, когда принц, следуя по изящной синусоиде, донес его до освещенных окон кухни. Тут из шубы высунулась мальчишеская рука и закрыла Рубеусу обзор. - Прекрати, - возмутился принц, щурясь и вглядываясь сквозь мельковские пальцы в дорогу. Шлеп! Мелька в своем мохнатом свертке прицелился и постарался закрыть принцу глаза совсем. Рубеус попытался грозно нахмуриться. - Я же рухну, - взмолился он, когда понял, что никакая гримаса не заставит вернувшегося у него на руках Хамчика образумиться. - Мм? - спросил сверток. - Я говорю, - терпеливо повторил Рубеус, топая вслепую по заснеженной дорожке, - что я сейчас... Мелька убрал руку. Рубеус понял, что идет прямо в сугроб у кухонной стены как раз тогда, когда поворачивать было уже поздно: оставалось только хитро извернуться, чтобы не рухнуть на завернутого Лазурита, и свалиться в снег. Принц смотрел вверх. Сверху на него смотрели звезды. За шиворотом таял снег. Пригревшийся на груди сверток зашевелился, и звезды закрыла взъерошенная голова шпионуса - впрочем, глаза у него блестели так, что замена была вполне себе равноценной. - Мелька? - сказал Рубеус. - Ась? - Что мы пили за меня? Лазурит смутился. - Н'помню, - признался он. Рубеус смилостивился. - А за тебя мы пили? - спросил он. - Угу. Они помолчали. Принц ощущал тающий у загривка снег, но вставать желания не чувствовал. - А за нас, - наконец спросил он, - мы с тобой пили?.. Мелька молчал и раньше. Но сейчас он так изменился в лице, что молчание это стало совсем иного свойства. Серьезное, многозначительное - хоть и вдрызг пьяное - молчание. - Нет, - признал он после недолгой паузы. Потом по-детски вздохнул и, наклонившись, уперся в лбом в лоб принцу, - Не-а... Рубеус потянулся потрепать шпиона по белобрысой голове - но тут Мельку повело в сторону. За шиворот мальчишку принц схватить не успел, и Лазурит. как был, в легкой рубашке, свалился в сугроб и взвизгнул так, что окна кухни дрогнули, а в саду с веток деревьев посыпался снег. Рубеус ужаснулся. Мелька взвизгнул еще раз. - Тссссс, - принц за шкирятник выволок шпиона на дорожку и встряхнул, - орешь, как кошак в марте... - Как к'шак?.. - Ага, - подтвердил Рубеус, наклоняясь за шубой. Лазурит хихикнул. - Вот так? - спросил он и издал серию душераздирающих звуков с этаким тремоло в конце. - Мелька! - Муррррииааааауууу! - Замолчи! - Мааааууурррррврррр! - Лазу... - Миииаааауууууу~у! Рубеус содрогнулся, кинув короткий взгляд на окна кухни и вооружился шубой. Мелька, издав очередной восторженный вопль, пустился наутек. Ночь потихоньку переходила в утро.
Алмаз: Я умер))) Вынесите меня))))
Alavy R. Spirit: Рубеус Мне очень понравилось
Рыцарь череп: Алмаз *замогильным голосом* Вступи же в наши ряды, павший в неравной борьбе монарх!
Лазурит: А если серьезно - вы бы знали, как издевался надо мной этот рыий тиран в процессе написания))! Так что ваши отзывы бальзамом льются на мое истерзанное принцевым чувством юмора сердце
Хариет: Вах! Я зачиталась.=))) 5 баллов! молодцы! Классно получилось.)))
Рубеус: Лазурит, я? издевался? *недоумённо смотрит на верного шпиона* Я думал, ты меня закопаешь за некоторые моменты.... Спасибо тебе . за рождение этого нашего творения. Алмаз, Алави, Хариет, мы рады стараться
Сапфир: Я добралося.... молодцы, ребята! клево))))
Родонит: Они пьют и без меня! Они ходят зимой без шапки, ум честь и совесть королевства! *страдает раздвоение и растроением личности*
Котаро Татибана: Очередной сонгфик. в дополнение к посту. Автор Кунсайт, но так как пост мой, то я и выкладываю. ВНИМАНИЕ, В ПЕСНЕ СОДЕРЖИТСЯ НЕЦЕНЗУРНАЯ ЛЕКСИКА, В ФИКЕ СОДЕРЖИТСЯ УПОМИНАНИЕ ЯОЯ! Песня принадлежит группе Three Days Grace. Gone Forever Don't know what's going on Don't know what went wrong Feels like a hundred years I still can't believe you're gone Я порой не понимаю, что со мной происходит. Я вхожу в храм и жду звука твоих шагов рядом; узнавая об очередном духе, я жду, что на это скажешь ты, а после изгнания жду твоего одобрения. Похоже, что даже через столько времени я всё еще не могу поверить в то, что ты ушел. So I'll stay up all night With these bloodshot eyes While these walls surround me with the story of our life Я не сплю ночами, потому что ты живешь и в моих снах, а днем каждый уголок храма, каждый жест, каждое слово мантры напоминает о тебе. О том, что ты был в моей жизни. I feel so much better Now that you're gone forever I tell myself that I don't miss you at all I'm not lying, denying that I feel so much better now That you're gone forever И, тем не менее, мне так хорошо теперь, когда ты ушел. Я пытаюсь уверить себя в том, что совсем не скучаю по тебе, и когда-нибудь это не будет самообманом. Now things are coming clear And I don't need you here And in this world around me I'm glad you disappeared Я же прекрасно справляюсь со своими обязанностями жреца, совсем не нуждаясь в твоей помощи и якш четверо с появлением Аяки… Так почему? So I'll stay out all night Get drunk, get fuck, get fight Until the morning comes I'll Forget about our life Может дело в том, что я… Напиться, что ли? А знаешь, это выход! Пойду в какой-нибудь бар, напьюсь до вспышек пламени перед глазами… голубого такого… льдистого… твоего… устрою драку, может, даже сниму кого-нибудь… блондина… ага, длинноволосого и голубоглазого, как же. Не поможет. Самому смешно. А знаешь, что мне сказала Аяка после вашего знакомства? «Ты любишь его.» Забавно, да? Она поняла то, что я сам полгода не мог понять, едва увидев нас вместе. Она же мне это и посоветовала. Но я знаю, что ничего не выйдет. I feel so much better Now that you're gone forever I tell myself that I don't miss you at all I'm not lying, denying that I feel so much better now That you're gone forever Я ведь скучаю, не смотря на все самоуговоры. Скучаю по тебе, иногда такому теплому и ласковому, а иногда – холодному и строгому, но всегда настоящему. По учителю и напарнику, подлецу и предателю, любимому человеку, По тебе. And now it's coming clear That I don't need you here And in this world around me I'm glad you disappeared Нет, ты не нужен мне в храме, не нужен на заданиях, с этим я справляюсь и без тебя. Но ты нужен мне в моей жизни. И я эгоистично надеюсь, что тоже нужен тебе. I feel so much better Now that you're gone forever I tell myself that I don't miss you at all I'm not lying, denying that I feel so much better now That you're gone forever And now you're gone forever А пока я буду продолжать говорить тебе. что рад тому. что ты ушел, что не нуждаюсь в тебе и не скучаю… Пожалуйста, Изуми, не верь мне…
Алмаз: Прочувствованно
Лазурит: День рождения игры - отличный повод перекратить игнорировать админские требования вывесить уже наконец свои рисунки) Флуд маст гоу он. Энд ит даз Картинка "Угадай персонажа" )) Самым неузнаваемым почему-то оказался Карат ^^" Так как это рисовалось во время подбора дизайна плюшечному сайту, сидят жертвы моего карандаша на пончиках)) И, между прочим, Алмаз смотрит в совершенно конкретную точку))... ...Вот в эту. Нос вышел не очень выразительно, но это все равно Асбест и его мистическое гнусное животное). *хихикая*Да, у Лёлика должны быть клыки. Но давайте представим, что он умеет их прятать, хорошо^^"?.. Единственный персонаж, которого я не побоялась рисовать в полный рост - это Мелька) За остальных мне страшно >< Мало ли что я им там нарисую ><
Сапфир: Мелька симпотный до умиления. моего ^__^ и вообще улыбает ;)
Лазурит: Сапфир Муррк=З *шепотом*мне про этот дурацкий пост с рисунками страшный сон снился^^"
Алмаз: Молодец, пончик))) Отставить самокопания!
Рубеус: Мне особенно Лёлик и летучая кошка понравились
Анна Сильм: Старые воспоминания Анны. Слюнтяйство, романтизм и прочая мутотень. Первые лучи восходящего солнца раскаляли бледно-голубое небо, заставляя его светиться всеми оттенками красного. Двое подростков скрывались в тени листьев огромных столетних дубов, раскинувших свои ветви-крылья на манер сказочным драконам из детских книжек. Легкий ветерок нежно приветствовал кристально чистую воду небольшого озера возле первых деревьев-гигантов, сторожащих вход в заповедную рощу, где по глупым рассказам деревенских трепачей обитали самые невероятные существа во всем Серебряном королевстве. Двое детей - Анна и Сириус, юная скрипачка и сын деревенского кузнеца. Первая ли любовь, крепкая ли дружба - кто знает? Вот только оба прекрасно понимали, что это последний день перед тем, как они разъедутся в разные стороны света: Анна, по наставлению бабушки, отправится в столицу, а Сириус вместе с отцом уедет на север другой страны... на север Алмазного королевства. И эти две несчастные души ничего не могли противопоставить воле своих родителей, совершенно ничего. Для них оставался только единственный выход - бежать, и бежать как можно дальше. - Что же мы будем теперь делать? - девушка лежала на плече юноши и отстраненно смотрела на неподвижную гладь серебристого озера. Сириус легонько дотронулся до обнаженного плеча подруги - холодная кожа выдавала ее озябшее состояние. Парень на автомате стянул с себя плащ и укутал в него девушку, та же в свою очередь плотнее прижалась к его теплому боку и поджала под себя оголенные ноги. - Что делать? У нас есть два варианта - либо бежать... - Сириус запнулся на полу слове, но все же завершил начатую фразу. - Либо вернуться и принять свою участь. - Я знаю, для тебя все это необычайно тяжело... как впрочем и для меня, но нужно обдуманно подходить к решению. Сделав неправильный выбор, мы будем до конца своих дней жалеть о содеянном. Понимаешь? Анна слышала голос юноши так, как будто находилась на дне того самого озера, которое сейчас расстилало перед ними свою сверкающую гладь, будто толща воды глушила все особенности звучания и все интонации... От подобного ощущения девушке стало несколько не по себе. - Что ты хочешь этим сказать? Ты предлагаешь нам вернуться, а завтра, словно опавшим осенним листьям, разлететься в разные стороны? - Голос Анны дрогнул и она замолкла. Сириус посмотрел на девушку и тяжело вздохнул. - Знаешь, ты многое потеряешь, если мы уедем отсюда... Жизнь в бегах не такая простая и увлекательная, как тебе может казаться. Ты не сможешь учиться, не сможешь развивать свой талант... - Юноша заключил голову Анны в свои ладони и внимательно посмотрел в ее глаза. - Я не хочу, чтобы ты жертвовала своим будущим ради меня - человека, у которого его попросту нет. На глазах девушки навернулись слезы, горло сдавило и она не смогла больше вымолвить ни слова. - Я понимаю, тебе сейчас тяжело, но... Запомни, что бы с тобой не случилось - я всегда буду рядом. Как только я улажу все свои дела с отцом, то тот час же вернусь к тебе... нет, ЗА ТОБОЙ. Я заберу тебя... Пока Сириус выдавал эту тираду, Анна окончательно разрыдалась и теперь уткнулась носом ему в грудь. - Ну что ты. Перестань плакать. - Парень покрепче прижал девушку к себе. - Ты же знаешь, что я всегда выполняю свои обещания. А что бы ты была уверена в моих словах... - Юноша запустил руку в карманы брюк и извлек оттуда маленькую квадратную коробочку красного дерева. - Признаться я не такой хороший ювелир, как твой брат, но все же. - Сириус осторожно открыл крохотную защелку и извлек на свет два золотых кольца: одно было практически невесомым - тонкая блестящая ленточка с небольшим, надежно укрепленным в искусно сделанном гнезде, зеленым камнем, другое же являлось более простым по оформлению, но выглядело внушительней и явно на мужскую руку. - Ты понимаешь, что это означает? Анна молча кивнула. Парень осторожно, как будто боясь навредить, одел кольцо с зеленым камнем на безымянный палец девушки. - Вот. Теперь у меня не будет иного выбора, кроме как вернуться за тобой. - Сириус улыбнулся и заключил уже собственный палец в другую золотую ленточку. Это воспоминание посещало Анну каждый раз, когда она встречала рассвет, сидя у распахнутого окна своей комнаты или рассматривая памятный подарок, до сих пор красовавшийся на ее руке. Она никогда с ним не расставалась, даже уговорила Эйла сделать для нее тонкую золотую цепочку, что бы вешать эту бесценную для нее вещицу на шею в то время, когда она играла на скрипке. И каждая прекрасная нота, каждая выводимая смычком мелодия, в такие минуты посвящалась только одному единственному человеку на всем белом свете.
Алмаз: И зря вы ругаетесь. Ударим романтикой по холодной осени!
Наянс: Анна Сильм пишет: Оффтоп: Слюнтяйство, романтизм и прочая мутотень. Кхе кхе. Читала "Поход в заброшенный корпус"? Вот там действительно - слюнтяйство, тупой романтизм, адская помесь вурдолака с зомби и самые тупые детали самого убогого фентези. А тут - стандарт.) Жизненный кадр.
Алмаз: Я приношу это занудство в жертву осени, переменам и тоске. Каждый раз я думаю, что еще неуютнее рядом с ними быть не может. И каждый раз ошибаюсь. - Еще вина? - Нет, спасибо. - Вам не нравится, ваше величество? – в этом вопросе очень много дружеской насмешки. И совсем чуть-чуть почти ласкового презрения. Дело даже не в титуле, и не в обращении, хотя это и звучит глупо само по себе. Я долго боролся за то, чтобы избавиться от этих излишеств, и он первый поддержал эту идею. Если спросить и не дать времени на раздумья, я назову его другом. Он надежный человек. Наверно, из всех тщательно отобранных - самый близкий. Проблема в том, что лорд Альмандин, вечный баловень судьбы, безупречен. И вообще все его баснословно богатые и нечеловечески удачливые предки получали только самые престижные должности на службе у предков моих. О последних вспомнить можно или с ужасом, или с омерзением. Я почти уверен, что эти маркизы и графы были такими же блестящими и толковыми, как Альма. И точно так же немного раздражали этим царственных неудачников, шаткий трон которых мы унаследовали. - Вино неплохое, - вынужденно признаю я достоинства его виноградников. – Не хочется. Сардоникс молча улыбается – так добродушно-отсутствующе, как получается только у него. Мы «обмываем» кабинет. Учитель и ученики, которых Альма называет «лучшими». Конечно, это нескромный намек. Но он, вроде, никогда и не скрывал того, что знает себе цену. «Ты не понимаешь! Все-таки первые лица в государственных финансах - и оба его ученики. Лестно!» - Ал, подай-ка мне бутерброд. Вот кому никогда и в голову не пришло бы со мной церемониться. Вежливое, приязненное равнодушие окружает Сардоникса непрошибаемой стеной. Он единственный человек, с котором я не смог бы перейти на "ты" ни в каких обстоятельствах. Даже не будь разницы в возрасте. Он ни разу не повышал голоса, его никогда не нервировали самые грубые ошибки и самые явные глупости. Учитель терпелив и нейтрален, как стихия, как явление природы. Это вызывает уважение, страх и благоговение одновременно. - Я чисто случайно захватил кое-что интересное... - оживляется Альма. Он не любит тишину и, кажется, любит звук собственного голоса. Но Сардоникс неожиданно качает головой и поворачивается (под скрип нового кресла) к окну. Университетский двор пуст. Мы специально собрались попозже - чтобы в дверь никто не ломился. Здание круто заворачивается в полукруг, и нам видны темные окна другой стороны. Учитель молчит. Насколько я его знаю, он успел побывать, в числе прочих профессий, торговцем золотом, актером-комедиантом и начальником раскопок где-то на юге. Даже военным - он отличный стрелок. И даже преподавателем математики для особо невезучей высокородной мелюзги. Даже не берусь угадать, насколько его забавляет новая обстановка. Альма от скуки ерзает в кресле. Он не вылезал с работы три дня - недоглядели, бюджет ушел в минус, и все его люди работали, не поднимая головы, а если и передвигались - то под стенкой, максимально незаметно. Чтобы не попасться на глаза весело улыбающемуся, опрятному и свежему министру, который не спит, не ест и не отвлекается ни на секунду. - Так что там стряслось? - наконец спрашивает Сардоникс, и мы еле успеваем подавить желание выпрямиться. - Рассказывай ты. Мешать Альме выступать - дело неблагодарное. И мы несколько минут увлеченно слушаем захватывающий моноспектакль, понимающе кивая в паузах между терминами. - ...на бумаге получилось более иллюстративно, - в конце концов, тонкая пачка исцарапанных резкими строчками листов все-таки появляется на свет из щегольской папки. - Вот из-за этого минуса мы потеряли вышеупомянутые восемнадцать миллионов. Видишь? Мне кажется, он втайне получает удовольствие от таких ситуаций. Мы почти наравне. Почти. Все-таки у него талант, настоящий дар. Все эти сложные построения и гипотезы ему как саламандре огонь. Он мыслит формулами и наслаждается бесконечным усложнением самых понятных вещей, доводит простое до абстрактного. - А что это? - я сдаюсь, и Альма, после секундного торжества, в котором он сам себе вряд ли признается, начинает объяснять нормальным языком, что он имел в виду. Сардоникс говорит, что он неправ и зря влепил этот коэффициент. Начинается спор, после которого Альма уходит злой и окрыленный. Я почему-то задерживаюсь. Хотя говорить уже не о чем, и дел на сегодня еще много. Учитель молча достает из шкафа коньяк. Кажется, я опять ошибся.
Сирена: Слушай. Это особеный жанр. Бытовой ангст)) И не вздумай на себя наговаривать. Я очень люблю твои зарисовки=З
Алмаз: Да оно как бы и не ангст...>< Ангст - это когда страдают. А мы с персонажем уже не в том возрасте, чтобы очень мучиться из-за уязвленного самолюбия))
Рубеус: А тут не страдания, но такая вот жизненная грусть... тьфу, не грусть даже. Не знаю, как это назвать. Но вещь нравится именно за её реалистичность, мне бы так писать
Кардиналис Харон: Ангст по Довлатову. Все не хорошо, но новрмально ^^'
Алмаз: Все цитаты - из сочинений глубоко уважаемого мной Николло Маккиавелли. Долго мучился, в итоге сам себя обидел -_- Людей следует либо ласкать, либо изничтожать, ибо за малое зло человек может отомстить, а за большое - не может. Вопреки зябкому ветру, плита была теплой. Но эта теплота не казалась приятной. Гладкий камень был горячим, как будто его лихорадило. Крупные пальцы со свежеразбитыми суставами прошлись по еле заметным линиям, опутывающим плиту. Все было завершено. Сеть тихо, удовлетворенно светилась, подчеркивая утренний полумрак, как ночник у кровати усиливает темноту за окном. Камни еще нервно, приступами дрожали. Но это уже не имело значения. Печати надежны - их не сломать ни его бессилию, ни смерти, ни времени. Уже спокойно опираясь о плиту, человек в грязном плаще встал. - Ты уже закончил? - поинтересовался второй, до этого терпеливо ожидавший, пока последняя лазурная запятая не впитается в камень и сеть не погаснет. - Да... - уверенно ответил первый, с удивлением понимая, что у него впервые в жизни ноет спина. - Ты знаешь, я такой сильной штуки еще никогда не проворачивал. Ветер уносил его голос прочь с холма. - О, ты еще много натворишь, поверь мне! - засмеялся второй. - Пойдем. Тебе надо...гм...сменить одежду. И помыться. Сегодня вечером... - Я помню, - перебил первый. - Кстати, как тебе это место? Я бы тут что-нибудь построил. Скажем, хорошую крепость или городок. Оба огляделись по сторонам. - Вряд ли кто-то захочет здесь жить, - второй пожал плечами и пошел вниз по тропинке. Первый пожал широченными плечами и последовал за ним, отстав на пару шагов. Ему вдруг захотелось посмотреть на остывающие камни еще раз. Как будто прощаясь, он вскинул руку. - Счастливо оставаться, дружище. Плиты дернулись так, что земля дрогнула, и он еле устоял на ногах. Первый резко обернулся, нахмурился - и все замерло. Вниз шли молча. Похожие на братьев - одинаково статные, с твердым взглядом и как будто рано поседевшие. Первый - чуть повыше, чуть постарше. Второй - с волосами до плеч и почему-то в безукоризненно чистых, даже в слякоть, сапогах. - Только, пожалуйста, веди себя прилично. - Я? - Ты. Не приглашай ее ужинать, не говори комплиментов и вообще не смотри на главу государства-противника с таким бессовестным... - Кун! Ну не надо опять! - в голосе первого было искреннее отчаяние. - Смотри мне. Я много раз говорил, что Чароит будет тебе подходящей женой. Она достойная девушка, к тому же вы столько вместе воевали... Ветер снова вмешался, украл обрывок фразы и отшвырнул в сторону. Не слушая наставлений и широко, по-мальчишески ухмыляясь, человек в облепленной глиной одежде шел по петляющей дорожке вниз, к лагерю. - ...И попробуй только поцеловать ей руку. Голову оторву. Аделит, ты слышишь? Камни, оставленные в одиночестве в холодных сумерках, дрожали. Любят государей по собственному усмотрению, а боятся - по усмотрению государей, поэтому мудрому правителю лучше рассчитывать на то, что зависит от него, а не от кого-то другого. Она смотрела со всех сторон. Ласково и грустно – как будто в те далекие беззаботные времена уже знала, что им предстоит. Тот портрет был очень старым, два повыше – из последних. Между ними была пропасть. Всего двадцать с небольшим лет. Мало, слишком мало. Даже крестьянки, которые для того и существуют, чтобы каждый год рожать солдата или земледельца, и мрут сотнями от изношенности, дольше живут. А она… Люди у окна не смотрели на портреты. Хозяйку они прекрасно помнили и так. Ее настоящая улыбка была мало похожа на выражение лица миловидной молодой женщины на портретах. Вроде, и ямочки на щеках, и блеск ее любимых украшений– а не она. Все изменилось резко и быстро. Драгоценности сгребли в шкатулку и унесли в сокровищницу, ее наряды вместе с мебелью из спальни королевской четы сожгли. Ее боготворили художники - но портреты, которыми раньше был увешан весь замок, разорвали в клочья. То немногое, что удалось спасти – здесь, в далеком коридоре, где почти не бывает важных особ. Дворяне-придворные-дворовые льстецы переменчивы, в отличие от слуг. Из всех статуй осталась только одна. Но и у этой отбиты руки и по всему левому боку змеится трещина, начинаясь от сердца. Мраморная девушка с венком на распущенных волосах смотрит исподлобья, лукаво и…укоризненно? Они втайне считали, что больше никто не помнит ту, чье имя теперь запрещено произносить. Детская память коротка, а уж корона и вовсе отшибает желание помнить мертвых. Так говорила камеристка Бриджит, пока ее не задавил конем генерал. - Шум развели, - ворчит дядюшка Сципион. Старый портной не может не щуриться – испорченные полувеком корпения над нарядами богатеев глаза болят от света. Внизу наскоро прибивают перекладины к столбам. Двоюродная племянница Сципиона украдкой загибает исколотые вышивкой пальчики, считая – семь, восемь, десять…ой, сбилась! Девять. Откормленные вороны кисло смотрят на шумную стройку с окрестных деревьев. Они видали и колесование, и четвертование…виселицы – это значит, что на скорую руку вздернут нескольких худосочных шпионов или тунеядцев. Негусто. Внезапно вороны настороженно поднимают головы, и челядь врассыпную бросается прочь от окон. Птицы знают, кто поставляет им еду. А попасться на дороге…нельзя, будет беда! Судьба молодой женщины, улыбающейся с чудом уцелевших портретов, даже после смерти не оставляет ее в покое. Свора карет и всадников останавливается именно у той двери, которая ведет в этот полузаброшенный угол. Шум приближается, и от шагов многочисленных ног картины начинают покачиваться. Голоса и топот приближаются. С размаха отлетает дверь, и в тишину второй усыпальницы – здесь, в золоченых рамах, погребена память – грубо вторгается шум. Толпа замирает под ясным взглядом навеки ушедшей доброты и нежности. Наконец тяжелая трость с натугой поднимается в воздух. Пальцы еще крепко сжимают костяной набалдашник. Взмах – и удар рвет бумагу и холст, ломает резные завитки на рамах. - Уничтожить это, - в хриплом голосе страдание, в угасшей душе – почти ненависть. Придворные угодливо склоняются, пропуская его величество Эндимиона. Государь всегда должен советоваться с другими, но только когда он того желает, а не когда того желают другие. Военный совет дружно жевал какие-то коврижки, приготовленные накануне адъютантом одного из принцев. Армейские на самого высокорожденного мальчишку поглядывали снисходительно, а уж именование военным званием второго почти такого же мелкого, только рыжего и самоуверенного, как заряженная баллиста… Но готовил не по годам серьезный пацан знатно. Это ценил не только, Кунсайт упаси, сам главнокомандующий – еще рыжее и наглее, только чуть повыше, но и высший командный состав. Со вчерашнего дня коржики даже почти не почерствели. - Будем окружать! – упомянутый выше «командир» весело стукнул по столу кулаком. От удара перед Кадмием подпрыгнуло перо. – Возьмем в кольцо, подождем ночи – пусть они как раз начнут ставить укрепления – и возьмем приступом, пока все будут с кирками и лопатами. Таран в ворота и в западную стену, она у них старая и сыпется. А? Полковники переглянулись, генералы молча покачали головами. - Город хорошо укреплен, и с ополчением их будет до десяти тысяч, - начальник разведки Кадмий заглянул в свои записи. На одном из донесений красовалось яркое пятно еще не подсохшей крови, и он аккуратно перевернул запачканный лист. Все невольно посмотрели на другой конец стола. Со скучающим видом король черкал на бумаге загадочные загогулины. Перо было без чернил. - Лучше выждем. Продовольствия у них немного, оба родника мне известны. Сегодня в полночь мой человек будет ждать сигнала на крепостной стене. У него есть надежный яд. Полбутылочки в каждый колодец – и через три дня можно заходить в город спокойно. Профессионального цинизма разведчика прямодушные молодые военные не одобряли. Даже их юный лидер недовольно скривился. В отличие от них, он знал, что предвещала эта ничего не выражающая физиономия. И уже злился. - А я говорю – предложим им сдаться! – как будто продолжая начатую речь, возразил Брусит. Офицеры-пехотинцы одобрительно загудели. – Подержим осаду недельки две, пошлем парламентера. Да они сами поймут, что нечего артачиться! - Некогда, - огрызнулся главнокомандующий, упираясь худыми локтями в стол. – Если будем ждать две недели – сами тут ляжем. Бароны ждать не будут. До города два перехода всего. Сутки, со скрипом двое. - Можем обойти их вообще? – подал голос второй принц. Когда все обернулись, он смутился и даже покраснел, позоря королевский род. – Ну…если нам некогда с ними возиться? Может, оставим и пойдем дальше? - А потом они ударят нам в спину, - продолжил Кадмий почти мечтательно. Рыжий принц готов был рявкнуть и объявить наступление. Еще чуть-чуть – и… - Это все не подходит. Мы потеряем или время, или силы. Перо поставило воображаемую точку на чистом листе. …Конь был абсолютно равнодушен к войне, городу и его озлобленным недоеданием и набегами жителям. Он жевал траву и не оглядывался туда, где остался лагерь. Оттуда смотрели на одинокую фигурку у стены, сцепив зубы и бессильно ругаясь. Алмаз глубоко вздохнул и тронул амулет-усилитель голоса. Настороженный город ждал. Дела, неугодные подданным, государи должны возлагать на других, а угодные - исполнять сами. Эхо подхватывало каждое слово, уносило под купол и трепало там, пока от него не оставались жалкие, затихающие отголоски. Тут даже оно было хищное и деловитое, как ястреб. - ...В свете данных выкладок, я считаю нецелесообразным увеличение нагрузки исправительных учреждений. Имеющиеся мощности достаточно используются, в некоторых регионах даже чересчур, но мы решаем эту проблему путем перераспределения... Начиная с мрачного усатого оратора, в котором с первого взгляда угадывался тюремщик, и заканчивая решетками на окнах, неудачно изображающими витражи, все в этом зданнии было предназначено для того, чтобы подавлять. Чтобы человек ни на минуту не прекратил чувствовать себя букашкой, мелким недоразумением. Подчеркнутые исполинскими колоннами стены уходили вверх, образуя гигантский колпак над строгими рядами деревянных скамей. - ...Таким образом, в существующих... - Но ведь можно построить новые! - она, не выдержав, вскочила. И тут же села обратно под тяжестью недоверчивых взглядов, промазав мимо нагретого места. Как могла дубовая скамейка быть такой ледяной? Или это так задумано? Тонкое платье не грело. От испытующих взглядов со всех сторон хотелось съежиться, спрятать горящие щеки и предательски блестящие глаза. Обида перехватила горло, мешая дышать, заглушая звонкий и чистый голос. - На это необходимо выделить деньги, - встрял сморщенный старичок справа. - Предварительно составить сметы, запланировать. - Тогда сделайте это! Это так трудно? Ее возмущенный голос увяз в шорохе бумаг, щелчках счетов, равномерном бормотании и сдавленных смешках. - Конечно! - торжествующе прогремел из-за ее спины глубокий бас. – Вы, возможно не знаете – для этого придется увеличить налоги… - Не знаю, - глядя на свои озябшие колени, упрямо сказала она. В эту секунду ей показалось, что шелковое платье растаяло и в этом враждебном зале она не просто одна, но раздета и не может даже прикрыться, потому что это ниже ее достоинства – показывать, что она смущена. - Не знаю, но вы должны это знать. Это ваша работа - считать. Начиная от дальних рядов, побежал возмущенный шепот. Все ближе и ближе. Она медленно встала, незаметно поправив складки платья ладошками, гордо подняла подбородок. Оказывается, под куполом живут ласточки! - Указ об отмене смертной казни будет подписан сегодня же. Будьте любезны, подготовьте все необходимое. Сквозь шум, производимый взволнованными советниками, она слышала гомон толпы. «Как будто мы здесь в раковине, а снаружи море» Там, за дверью, были тысячи замерших в ожидании горожан. Она солнечно улыбнулась ласточкам и пошла к двери. Солнечные лучи, пробиваясь между решетками, вспыхивали в ярких розовых волосах.
Рубеус: Во-первых, это прекрасно. От зарисовки про Серенити вообще - мороз по коже и слов нет. ) Аделит и Кунсайт великолепны, чувствуется, что вот она история, было, так всё и было. Только вопрос, а её точно звали Чароит? Первую королеву? Алмаз пишет: Первый пожал широченными плечами и последовал за ним, отстав на пару шагов. Ему вдруг захотелось посмотреть на остывающие камни еще раз. Как будто прощаясь, он вскинул руку. - Счастливо оставаться, дружище. Плиты дернулись так, что земля дрогнула, и он еле устоял на ногах. вот это здорово. А что там было, что именно он сделал? Алмаз пишет: Не слушая наставлений и широко, по-мальчишески ухмыляясь, человек в облепленной глиной одежде шел по петляющей дорожке вниз, к лагерю. - ...И попробуй только поцеловать ей руку. Голову оторву. Аделит, ты слышишь? Общаются как равные ведь... Какой Аделит замечательный всё-таки...))) Так вот он каким был, основааатель! Алмаз пишет: Из всех статуй осталась только одна. Но и у этой отбиты руки и по всему левому боку змеится трещина, начинаясь от сердца. Алмаз пишет: Они втайне считали, что больше никто не помнит ту, чье имя теперь запрещено произносить. Детская память коротка, а уж корона и вовсе отшибает желание помнить мертвых. Так говорила камеристка Бриджит, пока ее не задавил конем генерал. Атмосфера-то какая.... бр-р-р аж. Алмаз пишет: Толпа замирает под ясным взглядом навеки ушедшей доброты и нежности. Наконец тяжелая трость с натугой поднимается в воздух. Пальцы еще крепко сжимают костяной набалдашник. Взмах – и удар рвет бумагу и холст, ломает резные завитки на рамах. - Уничтожить это, - в хриплом голосе страдание, в угасшей душе – почти ненависть. Придворные угодливо склоняются, пропуская его величество Эндимиона. Всё так чётко, так ясно, что именно произошло и как это было в Серебрянном... И как-то совсем иначе на Серебрянное теперь смотрю. Трудно пояснить, но оно воспринималось более свтлым и беззаботным чем Алмазное, а после этого... После этого... Алмаз пишет: Все невольно посмотрели на другой конец стола. Со скучающим видом король черкал на бумаге загадочные загогулины. Перо было без чернил. *хихикает в кулак* а-а-а, я эту твою привычку описал в Песне о рассвете))) Алмаз пишет: Алмаз глубоко вздохнул и тронул амулет-усилитель голоса. Настороженный город ждал. Я так понимаю, решение ты принял совершенно другое, чем предлагались. Но что именно ты предлагал горожанам, когда подъехал к стенам один? Алмаз пишет: Она медленно встала, незаметно поправив складки платья ладошками, гордо подняла подбородок. Оказывается, под куполом живут ласточки! Какой светлый, образный, чудный момент! Алмаз пишет: Солнечные лучи, пробиваясь между решетками, вспыхивали в ярких розовых волосах. Чиби Уса тоже замечательная И как-то неуловимо пересекается прошлое и настоящее.... Боги! Какое же оно всё живое! Спасибо тебе!!! Я проникся и опять сам писать буду!!!
Рубеус: Ну, это типа нудная историческая мерзость о наших весьма неприятных предшественниках … Вечереет. На импровизированной сцене зажигаются ещё несколько свечей. По сцене уже минут пять туда-сюда дефилирует разобиженный призрак. Я запретил ему читать стихи. Я вообще запретил ему что-либо говорить, а потому ходит он крайне выразительно. И как только умудряется в каждый свой шаг вместить столько оскорблённого достоинства? Хорош, зараза. Потому я его и позвал. Натягиваю плед почти на уши − зимой в замке невозможно холодно. Хотя когда к правому плечу доверчиво прижимается горячая щека – Сапфир немного простыл, а левый бок ощущает напряжённый локоть Алмаза, зима остаётся там, за окном, где гудит и мечется рой светлых пчёл, а тут хорошо и уютно, разве только шерсть немного колет шею. Пора начинать. - Помните, что нам рассказывали на истории про славное и героическое прошлое нашего королевства? Мне вот было интересно, если оно всё такое славное и героическое, почему мы родились в этом мерзостном крысятнике? Да и портреты ближайшей родни доверия не внушали, слухи ходили всякие. Оказалось, наша бабуля, мир её праху, первейшим же указом повелела изъять из учебников все неугодные главы… Ну, в общем я тут покопался в архивах, поговорил с Пиндаром… при звуке своего имени призрак застывает и бросает в меня новый укоризненный взгляд. Нечего, нечего, так смотреть, стихами ты это нам две недели распевать будешь! – В общем, смотрите, я расскажу, он покажет. Призрак как-то нехорошо мне подмигивает. Сглатываю, вздыхаю и обречённо киваю − дескать, всё помню и выполню. Поэт улыбается, предвкушая плату. Да чтоб я хоть раз ещё связался с этим вертлявым пиндарасом! Щёлкаю пальцами, и мстительно наблюдаю, как томное привидение превращается в нескладную длинноносую фигуру. - Так вот, если века за полтора до нас всё ещё худо-бедно крутилось по инерции, ну, при Хризолите Бесполезном, то с приходом к власти нашего прапрадеда, короля Церезита, королевство со страшной силой понеслось в топущее болото. Вялый, тощий как жердь и беспросветно угрюмый Церезит люто страдал от чёрной меланхолии, и днём и ночью снедала его, горемычного, грусть-тоска, и никакие жреческие обряды и снадобья его не спасали. Весь двор мутило от его унылой рожи, со скорбно отвисшей нижней губой и стеклянным взглядом. Тоскливо ползал он по замку, вздыхая, стеная, охая и гоняя от себя камердинера со стопкой носовиков. Вечно сгорбленный, подволакивающий ноги дряхлый старец двадцати лет от роду править королевством, конечно, даже и не помышлял. На сцене возникло видение подвала с покрывающимися плесенью стенами. Длинноносая фигура громко всхлипнула и трясущимися руками налила себе в стопку абсента. – Его бы уже давно придушили из милосердия, кабы он вовсе не выходил из меланхолии, и может, сложилось бы всё иначе, но, к сожалению, Церезиту иногда становилось лучше. И в эти моменты просветления он прекращал все свои суицидальные попытки, жалобное нытьё и доставучий скулёж. В моменты просветления его просто мучала скука. Он отчаянно маялся от безделья, и не знал чем занять своё монаршее существование. А потому то придворные мужи в платья рядились, то публичные казни прямо в большом зале вершили, то бои петушиные перед троном. Церезит из дворца выходить вообще не любил, стеснялся показываться людям на глаза… Вот в одном из таких приступов скуки, Церезит и женился на собственной сестре, видимо, решив, что это его развеселит. Худощавая фигура на сцене раздалась в плечах раза в три, обзавелась покатым лбом и толстой косицей. - Особым умом и красотой королева Куприт не отличалась, зато отличалась силой, и ширококостным, кремезным даже телосложением, так что прадед наш удался на славу – истинный богатырь, кулаком быка мог убить, и сожрать того же быка за обедом. Впрочем, о прадеде после. Спустя ещё пятнадцать лет тоскливого правления, Церезит выбросился из окна Печальной башни. При виде тела в бесформенном мешке Сапфир вздрагивает, косится на Ала, Алмаз морщится. Ещё года через три за ним последовала скончавшаяся от неизвестной хвори супруга. В памяти народа они остались как Церезит I Унылый и Куприт II Глупая. За их правление мы потреяли Тиралин и Лускан, была частично раздроблена на княжества Галава, некоторые владения в Бевелле и Колвире отошли к каким-то предприимчивым баронам. На иллюзорной карте южный материк разваливается на куски, по восточному ползут загребущие ржавые линии. Женщину с квадратным лицом у трона сменяет поистине огромный мужчина. Он кажется даже более высоким, чем Кунсайт, а торсу позавидовал бы сам Ангидрит − бицепсы в обхвате едва ли не шире меня в талии. Мужчина причмокивает и чавкает, мясистые губы на вислощёком лице обгладывают баранью лопатку, по подбородку течёт жир, расплываясь пятнами по засаленной парчовой рубахе. Зрелище неприятное, но одновременно подавляющее настолько, что я несколько секунд не могу собраться с мыслями, наблюдая за пиршеством своего предка. Пиндар шумно высмаркивается в скатерть, и я, наконец, отвожу взгляд. −Прадед наш, Гармотом Свирепый, получил в наследство беднеющее королевство, отвратительный генотип, помноженный на кровосмешение и маниакально-депрессивный психоз. В депрессивной стадии он был угрюм и злобен, а в маниакальной гневлив и деятелен. В довершение всего, образования он толком не получил, поговаривали даже, что указы свои диктовал и подписывал крестиком. Впрочем, указами он особо не увлекался, разве только посылал солдат воевать, причём не особенно вникая – на чужие земли или на свои собственные. В основном же он пил, спал, жрал глючные грибы, буянил и всячески морально разлагался. Впрочем, помимо пьяных побоищ и активного спаривания, у Гармотома было ещё одно своеобразное увлечение. Любил он всякие штучки древние, ржавые детальки всяких механизмов, а потому единственными кто при нём процветал, помимо придворных блудниц, были археологи. Детальки Гармотом собирал и хранил, и изредка, в припадках вдохновения клепал из них всякий мусор – вроде подставки для ног или… короны В глазах Алмаза плещется глубочайшее отвращение. Да, он её узнаёт. Корона та самая, на ней поменьше ржавчины, но странные наросты точно так же торчат во все стороны между драгоценными камнями размером с булыжник. − Женился наш прадед на женщине тихой, кроткой и безропотной, и, что удивительно, довольно дальней родственнице. Ревновал её беспочвенно, беспрерывно и безудержно, порою поколачивал (чтоб не повадно было и на всякий случай) и имел практически привселюдно, не стесняясь ни слуг, ни придворных. Первенца своего назвал в честь себя же, Гармотомом, всячески баловал и кормил сластями, да так, что к пяти годам дитятко весило килограмм сорок. Второй же ребёнок был ненужным и нежеланным. Прадед даже избил прабабку, дескать, зачем понесла? Впрочем, избил не сильно, и роды прошли благополучно. А чтоб папаша во гневе не сделал чего младенцу, Меланит Кроткая отдала Опала на воспитание кому-то из своих родичей. Коротко стриженная худощавая женщина улыбается ребёнку на руках сестры. Ей хочется, чтобы он её запомнил. - Прабабка вообще часто улыбалась и никогда не плакала, даже когда Гармотом её бил. Она не была смелой, слова сказать поперёк его воли не могла, ей просто не нравилось плакать, потому как всё что у неё было – это сиреневые глаза и улыбка, и потому как она любила мужа. Сапфир недоверчиво фыркает. Я пожимаю плечами. − Может быть, за те редкие моменты, когда он мягко прикладывал палец к её губам и вёл её в мастерскую, показать нового технического монстра, никому другому − только ей, или когда он легко подхватывал её и катал на своих огромных плечах. Некрасивая маленькая женщина спит. Огромный мужчина кончиками пальцев гладит её плечо и неуклюже тянется поцеловать, промахивается по щеке, утыкаясь губами в нос, громко гогочет над собой и резко на неё наваливается. − С возрастом Гармотом всё больше пил и всё чаще впадал в ярость. В один из таких припадков он и убил жену, ударив её головой об очередное механическое чудо. Когда пришёл в себя, раскаялся, и неделю рыдал, запершись в мастерской. Может, потому что сломал какую-то железяку, а может, потому что тоже любил нашу прабабку. Её тело не смогли вырвать из его рук десять стражников. Долго прадед не протянул. Съёжившийся в углу богатырь держится за сердце, на его месте возникает тучный, расплывшийся человек неопределённого возраста. Двое слуг помогают ему подняться с кровати. − Сынок его, Гармотом II Раззява в своей жизни издал только один полезный и один безвредный указ. Отнести на свалку папашины поделки и сделать трон пошире. Всё остальное время он исправно опустошал казну и гробил государство. И если за время правления Гармотома Первого мы потеряли всего одну провинцию – бароны окончательно растащили Бевелль, то Гармотом Второй совершил небывалое – он потерял четыре. Причём две он именно пораздарил, подписывая бумаги не глядя. Алмаз скрипнул зубами, а я тихо выругался. Желание пнуть эту тушу на сцене, которая вот сейчас, в этот самый момент отписывает стратегически важное побережье какому-то маркизу, становилось практически нестерпимым. − В его правление дворец окончательно зарос паутиной, пропах мышами и пропитался отходами, а королевство пришло в полный упадок. Впрочем, больная печень и диабет на почве ожирения оборвали его жизнь на сорок пятом году, иначе, возможно, королевство Даймонд вообще бы исчезло с мировой карты. Супругой при жизни он так и не обзавёлся, наследников не оставил, а потому во дворце поднялся переполох. Править было некому. С грехом пополам вспомнили о принце Опале, нашем деде, привезли из дальних поместий и усадили на трон. Сорокалетний мужчина что-то неторопливо пишет аккуратным мелким почерком, лицо его спокойно и благожелательно, глаза синие, ясные, приветливые, окладистая каштановая борода спускается на ворот простой льняной рубашки. Рядом − пухлощёкий улыбчивый брюнет чуть моложе, он ещё держится прямо, и его можно узнать только по очкам с толстыми линзами. Старый Академик, чудаковатый учитель, который никогда не повышал голоса, но перед которым всегда было неловко даже за самые невинные шалости. Дед показывает Академику написанное, Академик одобрительно кивает. − Опал, выросший вне тлетворного влияния двора, был человеком тихим, вдумчивым и любознательным. Любил книги, учёные диспуты и уединение, и никогда даже не помышлял о троне. Однако ж, судьба. Пришлось ему в срочном порядке обзаводиться женой и разбираться в хитрой науке управления государством. Подходящей супруги не было, а потому женился он на 17-летней и совершенно нелюбимой двоюродной племяннице. Да, это как раз и была наша бабка. Базальт воспитывали лелеющие мечту о троне родители, то есть воспитывали так, чтобы она смогла взять власть в свои руки. Но они никогда не думали, что вместо того, чтобы припечатать тихого мужа каблуком, она не станет даже пытаться влиять на него, напротив окружит его вниманием и заботой, в благодарность за его мягкость и бесконечное терпение. Спина, одно плечо, кажется, чуть выше другого. Руки девушки сноровисто поправляют мужчине воротник, из-за тёмных густых волос нельзя рассмотреть её фигуру – они спускаются почти до колена. Яркие кленовые лисья в медной вазочке. Опал что-то говорит. Девушка отворачивается, скрывает смущение. И я вижу знакомые глаза навыкате, непропорционально крупный орлиный нос и не по-мужски волевой подбородок. Глаза смеются. Из-за уха выглядывает незабудка, нет, даже две. Сапфир смотрит мимо Базальт, на деда. Братишке говорили, что он на него похож. -За два года правления король Опал мирно и бескровно вернул нам практически весь Колвир, возродил ряд школ для населения, и пригласил во дворец многих видных магов и учёных, среди которых и был его друг детства Кварц. Да, папаша Кварц-Наполовину когда-то носился по саду вместе с нашим дедом… Среди листьев золотится каштановая макушка, яблоко летят прямо в подставленные руки. Мальчик в очках вгрызается в сочную мякоть. Разлёгшись на ветке, Опал читает. Кварц тоже хочет там читать, но лезть высоко и страшно. − Увы, правление деда не понравилось семье Базальт. Опал не дожил до своего сорок третьего дня рождения два дня. После него корону приняла наша бабка. Выпрямленная, жёсткая, с нелепой короной поверх стянутых в тугой пучок волос, широкое платье наглухо застёгнуто, одной рукой она поддерживает огромный живот, другой сжимает символ державы. Ей девятнадцать лет. Король умер, да здравствует королева!.. − А теперь, − неуверенно оглядываюсь на братьев и творю полупрозрачную иллюзию. Пиндар вплетает в неё людей.− Я не буду ничего говорить, вы просто смотрите, хорошо? Слева выжженная земля, по узкой дороге идут погорельцы. Справа поле, редкие колоски выглядят чахлыми. Тощая коза медленно идёт за не менее тощим крестьянином, трое мелких ребятишек держатся за холщовую юбку матери, две девочки постарше несут тяжёлые мешки. Картинка мигает. Те же люди сидят возле поля, мешков и козы уже нет, они виднеются на плечах двух дюжих грязных мужиков. Мужики тащат ещё чьёго-то упирающегося осла и какие-то тряпки. Самый маленький ребёнок улыбается и сосёт палец, другие молча смотрят на отца. Он не выдерживает и отворачивается. Женщина начинает собирать колоски. Подъехавший всадник сбивает её с ног, выпрыгивает из седла и бьёт по лицу. Она - воровка. Картинка мигает. Зерно едет во дворец. Картинка мигает. Красивое шёлковое покрывало небрежно брошено на заемлю. Нарядная рыжая девушка беззвучно напевает песенку и плетёт венок из васильков. Её возлюбленный смотрит на неё с неприкрытым обожанием, делает ртом «Ам!» и пытается скормить ей пушистый пирожок. Она качает головой и крошит булочку в сочную зелёную траву. На угощение тотчас слетаются птицы. Ручные, они склёвывают крошки прямо с её пальцев. Она подмигивает, вскакивает, запрокидывает голову и кружится на месте, причёска рассыпается на много-много ярких локонов. Возлюбленный подхватывает её на руки, и устремляется к серебристому ручью, сегодня морской народец будет петь днём. Она шутливо отбивается и чмокает его в нос. Картинка мигает. На грязном полу в кухне двое стражников задирают юбку двенадцатилетней служанке. С потолка сыпется пыль. – Это всё Базальт. – я понимаю: надо что-то сказать. Первые слова идут с усилием, а дальше уже легче. Я говорю то, что я твёрдо знаю. − А они были замечательные. Просто они очень сильно любили друг друга. Свечки на сцене гаснут и зажигаются по углам. Алмаз о чём-то думает, Сапфир выглядит подавленным. Хочу добавить ещё про маму, но Пиндар уже манит меня к себе. Со вздохом подчиняюсь. Ноги становятся ватными и начинают заплетаться. Я не понимаю где у меня правая рука, а где левая. Мне не нравится то, что со мной происходит. Да как он вот это делает?! А это? Я вообще не понимаю, чего этот извращенец от меня хочет! Я ведь, Боги его возьми, не призрак. И задница у меня не на шарнирах. Братья тихо сползают с дивана на пол, Сапфир зажимает себе рот, Алмаз открыто хохочет. Пиндар учит меня танцевать макарену.
Алмаз: Рубеус пишет: Только вопрос, а её точно звали Чароит? Первую королеву? Это ты там что-то втихаря менял. Кстати, предлагаю откатать обратно -_- М? Рубеус пишет: А что там было, что именно он сделал? Реальгар был. Турок)) Рубеус пишет: Всё так чётко, так ясно, что именно произошло и как это было в Серебрянном... И как-то совсем иначе на Серебрянное теперь смотрю. Я выполнил свою миссию)) Рубеус пишет: а-а-а, я эту твою привычку описал в Песне о рассвете))) Помню)) Оттуда я взял - раз она уже есть)) Рубеус пишет: Но что именно ты предлагал горожанам, когда подъехал к стенам один? Не скажу)) *важно* Ты сомневаешься в моих агитаторских способностях? Рубеус пишет: Боги! Какое же оно всё живое! Оно два дня меня давило ><
Алмаз: Рубик! Ты подлое рыжее чудовище!))) Такие живописные переходы от мрачняка к комедии и обратно моя неокрепшая психика переживает с большим трудом. Предки живописны и очаровательны. За корону тебе отдельное спасибо >< Про родителей получилось одновременно грустно и жестоко. Я чего-то такого ждал, но все равно так...напильником по нервам. ...И все-таки Унылый мой любимец)))
Рубеус: Алмаз пишет: Такие живописные переходы от мрачняка к комедии и обратно моя неокрепшая психика переживает с большим трудом. А у меня самого просто эмоции сменяются довольно легко. Но прописывать плавные переходы лениво) Ещё оно просто как жизнь. Рядом со смешным всегда грустное, а с грустным - смешное. Увы, красиво накладывать одно на другое я так и не научился, только "прыгаю" -_- Алмаз пишет: Я чего-то такого ждал, но все равно так...напильником по нервам. ну ведь оно так и было на самом деле, если подумать. Они жили в своей красивой сказке, в иллюзии. Эскаписты). И я не могу их осудить или не понять. Алмаз пишет: ...И все-таки Унылый мой любимец))) только не говори, что кумир и образец
Лазурит: *с завистью*Демиурги... ...Иии сказать ничего не выходит. Тьфу >>
Пиндар: Вы не умеете танцевать макарену? Тогда я лечу к вам!
Карат: Плюшка для Алмаза и еще кое-кого.)))) Лорд Вольфрам проснулся рано. Учитывая то, как он провел вчерашний вечер, слишком рано. А самым интересным было то, что проснулся он от ощущения, что на него смотрят. И не обязательно было иметь такой нюх, каким обладал волк-оборотень, чтобы догадаться, кто это мог быть. Вариант был только один. В кресле перед кроватью, небрежно опершись на подлокотник, сидел Его Величество король Алмаз собственной персоной. Губы сами собой растянулись в кривой усмешке при мысли о том, какую занимательную картину для монарха сейчас представляет его спальня, да и сам арреат. Во всяком случае, учитывая то, сколько он выпил вчера вечером, пахло от него сейчас точно не розами. Притворяться спящим и дальше не имело больше смысла, потому Карат все-таки сделал над собой усилие и, поморщившись от головной боли, открыл глаза. - Безумно рад лицезреть Вас в моих покоях, Ваше Величество. - Хрипло выдавил он, вложив в дежурное приветствие весь сарказм, на который был способен в данный момент. Впрочем Алмаз не спешил реагировать на откровенную провокацию и, едва слышно хмыкнув, устремил свой выразительный монарший взгляд куда-то за спину мучавшегося сильнейшим похмельем арреата. А Тунсег то совсем забыл, что они тут не одни!.. Он обернулся и увидел, что одна из его вчерашних подружек спит сном праведницы, выставив на всеобщее обозрение ослепительно белую попку. Звонким шлепком по оной попке она и была разбужена не скрывающим свое раздражение Каратом. Скорчив гримаску, она подняла свое хорошенькое личико, собираясь выразить невежливому любовнику свое недовольство, но наткнулась взглядом на холодное взгляд чуть прищуренных светло-карих глаз и, взвизгнув, моментально натянула на себя простыню и пулей вылетела из спальни. Со второй девушкой, являвшейся точной копией первой малышки, Тунсенг без сожаления поступил точно так же и, не выразив никаких эмоций по поводу произошедшего, встал с кровати, чтобы в следующий миг скрыться за широкой дверью ванной. *** Холодная вода не то, чтобы совсем излечила меня от вчерашней попойки, но головная боль все-таки чуточку притупилась, да и стены (слава всем четырем Богам!) перестали, наконец, плыть перед глазами, так что я вполне осмысленно смог разглядеть свое отражение в зеркале. А что? Могло быть и хуже... И все же… Что за дрянь я вчера пил?! Нацепив на себя длинный шелковый халат и откинув со лба блестящие мокрые волосы я, наконец, покинул свое временное пристанище и, даже не взглянув на все еще сидевшего в кресле короля, прямиком направился к бару. Так сказать, клин клином вышибать. - Кошмар! Мой секретарь превращается в алкаша… - притворно вздохнуло Его Саркастическое Величество и, усмехнувшись, сверкнуло рядом белоснежных зубов. Ага, а про то, что один его брат это чертово зелье готовит, а второй оного секретаря потом спаивает, ни слова! - Доброе утро, Ал. – Хмуро откликнулся я, с благоговением наблюдая за тем, как в пузатом бокале весело искрится янтарная жидкость. - Я тоже рад тебя видеть. Уже после первого глотка мое настроение значительно улучшилось, и я таки соизволил снизойти до того, чтобы усесться в кресло напротив друга. - Так чему обязан? - А что, предположить, что я просто проходил мимо и вот решил заскочить на пару минут, ты не можешь? – Блеснувшее в фиолетовых глазах лукавство, натолкнувшись на явно отразившийся на моем лице скептицизм, как-то быстро сошло на нет. – Ладно-ладно… А сам не догадываешься? Я только беспечно пожал плечами. Не тот настрой был, что б самому отгадки искать… да и здоровье не то. - Скажи, а ты вчера с дочерью лорда Гематит ничего не делал? - А должен был? – Недоумевающе нахмурился я, старательно пытаясь вспомнить, о какой дочери идет речь… нет, на память я в общем-то не жалуюсь, но что-то упоминание о дочери министра никаких мыслеобразов в моей удивительно пустой на данный момент голове не вызывает. - Карат! Ты что, забыл?! – Своим восклицанием Алмаз добился лишь того, что я пообещал себе больше не пить в таких количествах… непонятные напитки ядовито-зеленых цветов… в ближайшее время. - Леди Валерии Эстер Скарлетт Гематит! Я вас вчера представил друг другу на балу! Ах, да… Точно-точно. Что-то припоминаю! *** …Высокая, тонкая как тростинка девушка с большими серовато-зелеными глазами и длинными, заплетенными в две незамысловатые косички светло-русыми волосами. Стоило ему войти вслед за своим королем в бальную залу, и ее взгляд стал преследовать его повсюду. А он старательно делал вид, что ничего не замечает. До поры до времени… Как бы случайно оказавшись в непосредственной близости от незнакомки, он позволил ей еще раз окинуть его задумчивым взглядом и, уже ни капли не таясь, насмешливо поинтересовался: - Ну как, нравлюсь? – Казалось бы, что особенного в таком обычном вопросе? Но стоит слегка изменить интонации, чуть изогнуть брови или прищурить глаза и вот – нежные щечки пылают алым румянцем, бледные губы взволновано прикушены, а серые глаза скромно потуплены в полу… Так, а мне показалось или они действительно торжествующе блеснули?.. - Карат, друг мой, позволь представить тебе старшую дочь нашего славного министра! Леди Валерии Эстер Скарлетт Гематит. – В голосе монарха явно послышалось предупреждение. Ой, да не стоило напрягаться, уже сам все понял. – А это, леди, моя правая рука и незаменимый помощник в любых государственных делах, - а заодно в пьянках, сомнительных аферах и еще более сомнительных приключениях, - лорд Карат Тунсенг Фенрир Вольфрам. Я обворожительно улыбнулся и одарил только что представленную мне даму снисходительным взглядом. Ну вот, все правила этикета соблюдены, теперь девушка выглядит куда как увереннее. - Поздравляю Вас с первым выходом в свет, леди. Со стороны Вашего отца было бы непростительной ошибкой и дальше скрывать столь прекрасную жемчужину от чужих глаз. – Я привычно сыпал банальными комплементами, стараясь побыстрее закончить со стадией знакомства и благополучно покинуть Валери. Нет, она, конечно, хорошенькая, даже очень. И, как-никак, новая кровь… Но раз Алмаз сказал нельзя, значит нельзя. Тем более раз она дочь Гематита. Он и так меня недолюбливает… Так что будем искать других претенденток на нынешнюю ночь, благо выбор большой! Вон те близняшки, например!.. - О, благодарю Вас, лорд Вольфрам. – Тем временем мило улыбнулась девушка и как бы невзначай положила руку на мой локоть… Так, это что такое?! И что мне прикажете делать? Я в поисках спасения поднял вопросительный взгляд на Алмаза, но того как раз в этот момент отвлекал парочка высокопоставленных лордов с их вечными внутренними склоками и проблемами… И, как назло, больше никого вокруг! Сговорились что ли?! - Леди желает потанцевать? – Наконец, смирившись со своей участью, вежливо поинтересовался я. Ничего, один танец я вполне смогу перенести. А большего не потребуется… Я постарался сдержать растягиваемые в злой усмешке губы. Откуда же леди знать, насколько «хорошо» танцует ее кавалер? Когда мне надо, я могу быть ооочень убедительным. *** - Ничего я не делал. - Уверен? - Алмаз, за кого ты меня держишь? Я всегда отвечаю за свои поступки! - Ну-ну. – Все еще настороженно протянул король и тут же облегченно выдохнул. – Значит поводов для паники нет. - А что собственно случилось? – Весь этот разговор начинал меня утомлять. - Просто лорд Гематит сегодня пытался донести до меня весьма занимательную мысль… - Медленно, тщательно выговаривая каждое слово, произнес Алмаз. - Насколько полезен короне может быть союз Гематитов и Вольфрамов… То есть Валери и тебя. ЧТООООООО????????!!!!
Рубеус:
Маори: Кхе, кинула на сайте, решила и здесь)) Ал ,прости, я ешшо в процессе дописи)) да-да, именно дописи)) кстати,а сроки когда там выходят, подзабыль я ужо "Такие долго не живут". Глава первая. Портрет ^_^" «Они отравляют тебе жизнь… Они уже забрали Её… Не доверяй… Выжигай, топи, заливай кровью… Очищение от скверны…» Высокий смуглый мужчина стоял на холме, слушая тихий, будто испуганный, шелест травы. Деревня перед холмами была безмолвна, даже щебетавшие в соседней роще всего час назад птицы замолкли. - Сир… - тихий голос адъютанта оторвал короля от созерцания идеального мира – мира без ссор, без чувств, без боли. - Каковы будут приказания? Эндимион перевел помутненный взгляд на помощника. Его глаза, обычно синие сейчас были чернее агатов. «Ничего человеческого во взгляде», - Ахмед вздрогнул от собственной мысли, - «Ерунда, мне показалось… проклятая усталость…» - Живые есть? - Да, сир… Девчонка. Она была послушницей в храме Селисы. В том, что был сожжен три дня назад. Король молча кивнул и, передав меч в руки адъютанта, направился в свою палатку. Ахмед с ужасом взирал на оружие господина. С него все еще капала кровь, возле рукоятки прилип клок чьих-то волос. Мужчина зажмурился. Отряд с королем во главе искал беглых жрецов храма Селисы, который недавно был разрушен. Служителей видимо кто-то предупредил, и когда воины прибыли, в храме не застали ни одного человека. Здание сравняли с землей. Однако, Эндимион на этом не успокоился. Повелев на месте разрушенного возвести храм в честь Рея, правитель бросился на поиски беглецов. Нескольких младших поймали и казнили. А сегодня отряд наткнулся на небольшую деревушку, жители которой продолжали поклоняться Девяти. Совсем недавно со дворов доносилось куриное квохтанье, мычание, смех и плач детей, перебранки между соседями и бурные обсуждения последних новостей - о навязываемом культе кровожадного бога Рея, об уничтоженных храмах Маори и Алерии в Осаке и недавно разрушенном храме Селисы в соседнем городе, о сумасшествии короля и вспыхивающих тут и там мятежах. Эндимион не стал размышлять, он просто вырезал всю деревню, всех жителей до единого. Перед глазами Ахмеда встала недавняя картина бойни. Король несся впереди отряда, рубя направо и налево, не щадя ни стариков, ни женщин, ни детей. Часть коров и кур забрали на питание воинов, остальным просто порубили. Ни одному живому существу не удалось уйти. За исключением одной девочки – послушницы из храма Селисы. - Ахмед, Ахмед! Очнись! Тебя зовут! – его тряс за плечо Хаято – писарь. Адъютант усилием воли заставил себя не думать об убитых и направился к королевской палатке. Эндимион сидел в тяжелом дубовом кресле. На ковре перед ним на коленях стояла девушка, еще девочка, лет тринадцати. Ее длинные черные волосы были растрепаны и измазаны чем-то липким, из раны над бровью бежала тонкая бордовая струйка и, смешиваясь со слезами, капала на бежевое платье пленницы. Монарх, ни слова не говоря, взглянул на вошедшего адъютанта и, указав рукой на девчонку, вновь отвернулся, будто потеряв всякий интерес к происходящему. Ахмед кашельнул и деловым голосом, словно он находился в какой-то канторе, обратился к девочке: - Назови свое имя и социальный статус. Девочка всхлипнула, но не произнесла ни слова. Ахмед вздохнул, ясное дело, ребенок напуган, но если она хочет иметь хоть какие-то шансы остаться в живых, ей следует отвечать незамедлительно, четко и ясно. - Имя и социальный статус. Это в твоих же интересах, девочка. - Цукими… Ито Цукими… крестьянка... – не переставая всхлипывать, ответила пленница. Прядь волос упала ей на глаза, и она подняла руку, убрать ее. Широкий рукав платья задрался, обнажив многочисленные синяки и царапины. Чуть ниже локтя блеснул узкий серебряный браслет с символом Селисы. Ахмед мысленно чертыхнулся. «Она прямой дорогой к палачу идет. И мне заодно карму портит. Что за день такой…» - Твоими холеными ручками только в земле ковыряться, да в навозе. И храмовый браслет лже-богини видимо в свинарнике нашла, - довольно прошелестел лорд Хебихэй. За свою манеру говорить с легким шипением он получил прозвище Змей. А за его отталкивающий характер слуги между собой звали его Гадом. Со слугами по этому вопросу Ахмед был полностью солидарен, но предпочитал об этом молчать. - Цукими, мне кажется, ты плохо понимаешь происходящее, - голос адъютанта был холоден, - отвечай правдиво. Иначе… - Ахмед кивнул на королевский меч, прислоненный к столу. Меч до сих пор не был вычищен, кровавые разводы напоминали о произошедшем. Девчонка испуганно уставилась на Ахмеда и от страха перестала всхлипывать. - Какое положение ты занимала в храме Селисы. - Я… была послушницей… Ахмед кивнул и продолжил задавать вопросы: - Назови имя старшего жреца. Кто и как вас предупредил о… визите Светлейшего. Где скрываются жрецы. Цукими сжала ладонями подол платья и слабым голосом пролепетала: - Я… Все называли его Старшим или Светлым, - голос девочки задрожал. – О визите Его Величества я не знала… Я уехала за несколько дней до… до… Ну… тогда никто ничего не знал, все было как обычно. По глазам девушки было видно, что она говорила правду, испуганный ребенок, боящийся смерти… Ахмед прикусил губу. Сам он смерти боялся не меньше Цукими, а может и больше. Поэтому он до сих пор был адъютантом сошедшего с ума короля, а не возглавлял какой-нибудь отряд повстанцев с граблями или вилами наперевес. - Цукими… - от голоса короля по телу побежали мурашки, а в груди шевельнулся страх. Тем более, король назвал пленницу – какую-то послушницу из храма лже-богини, по имени, виданное ли это дело… - Цукими… Ты понимаешь, почему тебе оставляют жизнь? Послушница отрицательно потрясла головой. - Ну же, подумай, - Эндимион впервые за весь допрос взглянул на девчонку. Облокотившись о поручень кресла и подперев подбородок тыльной стороной ладони, король не сводил внимательного взгляда с пленницы. Ахмеду показалось что-то знакомое, старое во взгляде Эндимиона. Что-то… человеческое, то, что не было видно в этих глазах уже долгие годы. Появилось и тут же исчезло. - Я.. я не знаю… - Цукими сжала подол платья так, что побелели костяшки пальцев. Хебихэй хмыкнул. Внезапный ветер откинул полог палатки и ворвался внутрь. Листы бумаги со стола взвились к куполу. «Кажется, вот-вот начнется дождь.» - Никто не хочет высказать предположение? – Эндимион никак не отреагировал на разлетающиеся документы. В данный момент его интересовала только Ито Цукими. Змей пожал плечами, для него это было очевидно. - Я могу сделать, - его шипящий голос заставил Ахмеда поморщиться. – Во-первых, Светлейший сохранил тебе жизнь, чтобы показать, что он может быть милосерден к предателям… «С натяжкой. Весьма такой хлипкой» - Ахмед изобразил очень заинтересованный вид. - … Во-вторых, чтобы доказать всем верующим в Девятерых, что их богини – бред, выдумка, сказка! Почему Селиса не пришла и не спасла твою семью и твоих друзей? У тебя, девчонка, наверняка вся семья поклонялась лунной ведьме. И в-третьих… - Эндимион остановил словесный поток Хебихэя, подняв ладонь. - Это все второстепенно. Через входной проем виднелось потемневшее небо, вот-вот должен был начаться дождь. Кто-то и стражей додумался, наконец-то, задернуть полог, ветер перестал трепать волосы, и листы бумаги, медленно кружась, оседали вокруг короля и пленницы. Один из листов спланировал прямо перед носом Ахмеда. Адъютант мельком усмотрел какие-то цифры. Кажется, это была какая-то казначейская выписка о расходах. Светлейший поднялся из кресла и, подойдя к Цукими, встал перед ней на одно колено. Ахмед и Хэбихэй удивленно переглянулись. Король не обратил на это никакого внимания. - Цукими… Девочка испуганно ойкнула, когда Эндимион запустил руку ей под лиф, и попыталась отстраниться. Однако, вторая рука короля сжимала ее локоть железной хваткой. Ахмед с упавшим сердцем следил за действиями монарха. Наконец королевская рука вынырнула из платья девчонки. На смуглой ладони короля блеснули цепочка и кулон с женским изображением. Присмотревшись, Ахмед ахнул. Серенити. Тяжелые капли дождя забарабанили по плотной ткани палатки. Снаружи начался ливень.
Алмаз: Кио, солнце, спасибо!))) Ты зря говорила то, что говорила. Очень правильная плюшка выходит Сроки давно вышли, очень жду продолжения
Лазурит: Ох. Я хочу еще. Мне страшно, но я хочу еще))
Лазурит: *коротко выдыхает* Так. Сейчас. Плюшка с кодовым названием "И я достаю свой большой меч")) Или даже "Правило двух часов". Карат барабанит пальцами по косяку двери. - Сейчас, - машинально отзывается Алмаз, не отрываясь от бумаг. Карат закатывает глаза. - Час назад было «сейчас», - говорит он, пересекая комнату и опираясь на стол, - И два часа назад было «сейчас». Алмаз хмурит брови и, не поднимая головы, повторяет: - Сейчас… - и только после этого замечает ладони секретаря на столешнице. - Ох, - говорит он, переводя взгляд на Вольфрама. Тот отрывает ладонь от стола и поводит ею в сторону двери. - Ну что ты пристал, - сводит брови Алмаз, - я прямо не знаю… Он очевидно тянет время. Ему попросту лень вставать, уходить из натопленной комнаты, умываться мигом остывающей водой и две минуты истязать себя зубной щеткой - Карату одного взгляда хватает, чтобы понять, что его величество намеревается заговаривать ему его арреатские зубы до последнего. Тут как в греческом хоре – кто заговорит первым, тому не выйти победителем. Но, даже зная об этом, вскоре Тусенг сдается. - Уже глубокая ночь, - говорит он, добавляя в голос фирменной арреатской твердости. - Боги, - жалуется в ответ Алмаз, - как же ты со мной холоден! - Ал, - хмурит брови арреат, чувствуя, что они уже ступили на зыбкую почву бессмысленных полуночных бесед. - А мне всего-то нужно, - продолжает получивший отклик Алмаз, не отрывая взгляда от листа и делая на бумаге пометки, - чуточку заботы и внимания… - Хватит, - обрывает его арреат и отбирает листок. Это оказывается письмо, и Карату приходится отвести глаза. - Черствый, - упрекает его Алмаз, вертя в руках перо. Взгляд у него такой серьезный, что Вольфраму приходится убеждать себя в том, что монарх изволит шутить. - Ну хорошо, - сдается он. – Давай я о тебе позабочусь – и спать. Алмаз блаженно потягивается, и Тусенг подозревает, что он скрывает торжествующую искорку в сонных глазах. - Я бы хотел сказку, - мягко говорит он. Дрова в камине слегка потрескивают. - Кхм, - говорит Карат, имея в виду, что монарху хорошо бы уже прекратить дурачится. - Ты пообещал, - строго говорит Алмаз. - О боги, - закатывает глаза Тусенг. - Простейшую сказку! Алмаз так удивительно благодушен этим вечером, что желание рявкнуть и прекратить полуночный поток королевских отговорок начинает казаться Вольфраму кощунственным. - Самую простую, какую ты только знаешь, - арреат хмурится и воротит нос. – Ну, не можешь же ты не знать ни одной сказки? Они оба какое-то время молчат. - Самую простую? – наконец переспрашивает Карат. - Самую что ни на есть, - подтверждает Алмаз. – Но чтобы были героические подвиги, любовь и счастливый конец. Он встает, проходит мимо секретаря и ложится на узкий диван. Последнее, что видит Тусенг перед тем, как монарх скрывается за спинкой – то, как Алмаз вскидывает руки, чтобы заложить их за голову. - …Хорошо, - неохотно произносит он, скосив взгляд на спинку дивана. – Пусть будет сказка… Воспользовавшись секундной заминкой, Алмаз вставляет: - Про похищенную принцессу. - Про похищенную… Алмаз, черт побери! За спинкой многозначительно молчат. - Ну хорошо, - в очередной раз говорит Карат, - Про похищенную принцессу. Про похищенную драконом принцессу и её верного рыцаря. Он прислушивается. Молчание с дивана вроде бы приобретает одобрительный оттенок. - Сначала рыцарь с принцессой живут долго и счастливо… - Обычно этим заканчивают. - Алмаз! - Между прочим, чаще всего главный герой в подобных историях тождественен автору. - Ничего подобного. Алмаз фыркает. - Нет, - повторяет Карат. – Прекрати меня перебивать. - Назначаю тебя рыцарем, - доносится из-за спинки, - Такова моя монаршая воля. Арреат замолкает и начинает внимательно глядеть на диван. Затем опускает голову и трет лоб. Алмаз снова заговаривает - теперь вкрадчиво и мягко: - А что случилось дальше? - После чего? – мрачно спрашивает Вольфрам. - После того, как вы с принцессой пожили долго и счастливо. Вы, кстати, хотя бы в браке состояли? Взгляд Карата, кажется, уже способен резать металл – но спинка дивана все равно остается непреодолимой преградой между ним и чертовым монархом. - Потом, - сдержанно начинает он, - её похитил ужасающий… - на диване происходит подозрительное шевеление, - …гадкий… гнусный…Что такое? - Если ты рыцарь – то кто тогда я? - Не знаю! – огрызается Тусенг. - Неужто я принцесса? – весело изумляется Алмаз. - Нет! – теряет терпение Карат. - Не принцесса. - А кто тогда? Тусенг старается вспомнить как можно более пассивный объект. - Ты – камень, - мрачно говорит он, чувствуя, что эта тема себя еще не исчерпала. Алмаз реагирует моментально: - А где я лежу? - Не знаю. Где-нибудь. На какой-нибудь каменистой дороге, - торопится добавить Карат, желая избежать лишних вопросов. Алмаз, кажется, удовлетворен. - Её похитил дракон, - со сдержанным удовлетворением продолжает Вольфрам, - и уволок в свое логово. А я остался один. Без принцессы. Алмаз вздыхает. - Я не могу оставить свою даму сердца в беде и, быстро собравшись, отправляюсь в путь. Я иду по дороге… - По каменистой дороге? Карат выдыхает сквозь зубы. - Да. По каменистой. - Дьявол! – над спинкой дивана появляется взъерошенная монаршая макушка, - А вдруг он наступит на меня? - Ты пьян, - говорит Карат, хоть и понимает, что запах алкоголя уловил бы мгновенно. - Неужели я обязательно должен быть пьян, чтобы нести чушь? Звучит это неожиданно серьезно, и Вольфрам снова косит желтым глазом на королевский затылок. Алмаз ложится обратно. - По каменистой дороге, - напоминает он. В голосе у него проскальзывают интонации бывалого тирана и деспота. - …и терплю лишения, - покорно отзывается Карат, подперев щеку кулаком. – Я забываю про сон и еду, потому что мне жизнь не мила без моей принцессы. Я пересекаю леса и перехожу реки – пока не прихожу в мрачную землю, покинутую богами. Там на всех дорогах, - он кидает косой взгляд на диван, но Алмаз за спинкой молчит, - следы гигантских лап, и один вид их ввергает меня в ужас. Я боюсь, что она не доживет до моего прихода, что я приду слишком поздно – и ускоряю шаг. Наконец-то, после двух дней поисков, я натыкаюсь на жуткую пещеру. Из глубины её тянет серой, и мне кажется, что я слышу женский плач. Я зову принцессу, но никто не отвечает. Тогда я подхожу ближе и зову снова – но на мой зов откликается только шорох из темных глубин. Я понимаю, что должен войти – но тут шорох становится оглушительным, и из пещеры, покачивая гребнем черных рогов, ползает огромный ящер. Он омерзителен и тушей своей затмевает солнце… Огонь в камине затухает, так как никто и не думает за ним следить. - …И мне приходится обнажить свой большой меч… Слушай, если ты не прекратишь ржать, я не буду больше рассказывать. - Хорошо, хорошо. Господи боже, меч… - Ал? - Уже молчу. Карат хмурится и закладывает руки за голову. - Я потерял мысль, - говорит он. - Там было про меч. - Ты опять? - Нет-нет. Между прочим, это был кульминационный момент. Карат вскидывает брови. - Мне интересно. Повисает пауза. Алмаз ворочается, пытаясь устроиться поудобнее. - Очень, - наконец добавляет он. Тусенг молча поднимается со стула и заглядывает за спинку дивана. Монарх глядит на него осоловевшими глазами и раскидывает руки. Карат садится обратно и складывает пальцы в замок. - Тогда слушай внимательно, - говорит он. – Я встаю на защиту всего, что для меня важно. И когда он тянет ко мне свою ужасающую пасть, я взмахиваю мечом и отрубаю ему голову. Голова катится мне под ноги, изрыгая пламя, а вокруг творится сущий ад. Кровь дракона заливает землю и шипит, будто раскаленный металл. Его пещера рушится, и обломки камня летят вниз, взрывая опаленную траву. Я стою, как будто завороженный этим, но голос принцессы заставляет меня стряхнуть оцепенение и бежать прочь. Когда я оказываюсь в безопасности, моя одежда обожжена и порвана в клочья, а сам я выгляжу так, как выглядит человек, который только что стоял на пороге смерти. Моя принцесса смотрит на меня, и слезы наворачиваются ей на глаза. Я оглядываюсь назад. За спиной у меня пылающий лес и тучи черного пепла. Моя принцесса начинает плакать – и тогда я говорю ей: «Все закончилось, мой маленький». И добавляю, обняв её за плечи: «Все будет хорошо»… …Ал? Ал, ты спишь?
полная версия страницы