Форум » Библиотека » Творчество по игре » Ответить
Творчество по игре
Алмаз: Выкладываю обещанное творчество, написанное нами по ролевой. Это воспоминания наших персонажей. Наше прошлое. Наш канон, по которому мы играем П.С. Начинаю с себя не от мании величия, а потому, что я это безобразие затеял Все стилистические ошибки намеренные
Алмаз: Я задыхался. Тесный мирок, замкнувшийся неразрушимыми кольцами стен дворца, враждебных глаз и предназначенной мне короны был помойкой. Воняла протухшая еда в углах зала-столовой, кислятиной несло от вечно грязных слуг, миазмами перегара и сплетен отравляли воздух придворные. Дворец-свалка, дворец-хлев. Идя на завтрак (пораньше, чтобы меньше нелепых фигур), я слышал, как падает со стен штукатурка, как шуршат в разваливающихся шкафах мыши, как где-то капает с потолка мутная жидкость неизвестного происхождения. Из-за дверей – хамски захлопнутых или небрежно распахнутых, как в хлеву – доносился храп или ругань. Редкие комнаты, в которых молчали, я проходил еще осторожнее – иногда в таких тихих уголках натыкались на трупы, а я был и остаюсь невообразимо брезглив. Я шел по скользкому от грязи полу, по гулким коридорам, стараясь не встретить чужих любопытных глаз – худой, бледный подросток с затравленным взглядом, задыхающийся от отвращения. О да, я чувствовал отвращение. Наверно, еще в немытых руках принявшей меня служанки я понял, как омерзителен этот мир, и это ощущение осталось со мной, липким ядом проникнув внутрь. Я не научился радоваться, не смог выдавить из отравленной души ничего, кроме нетерпеливого презрения к этому разваливающемуся дворцу, к бушующей за его стенами голодной и разрушенной стране, к людям с лицами гиен и лисиц, к самому себе, такому жалкому и беспомощному, раздавленному тяжестью этой пытки. Я сходил с ума от отвращения к тем, кого видел. Они были чудовищно уродливы, эти люди. Придворные, жрущие и совокупляющиеся с животным бесстыдством, чуть ли не под носом у моей венценосной бабки, в которой маразма и нравоучений было ровно пополам. Я завидовал братьям, у каждого из которых было свое пространство. У меня не было стремления ни к знаниям, ни к воинской доблести, только дикое, разрывающее мое пустое и вялое сердце отвращение. Я бросился во все тяжкие, принес себя в жертву всем порокам, какие только обитали при дворе, но не мог заглушить это чувство ни на минуту. Это было так больно, так невыносимо мучительно! Я втайне надеялся, что смогу загонять себя до смерти. Я бы давно убил себя, если бы не древняя упрямая гордость – все, что осталось от некогда великих предков, да не ясные глаза моих братьев, которых я иногда замечал рядом. Сваливаясь в обморок посреди пьянки или кашляя кровью после малейшего физического напряжения, я с мрачным удовлетворением думал, что скоро все закончится. Мой слабый и болезненный организм позволял надеяться на такую развязку, но увы – я так и не смог доконать себя. Я не хотел, чтобы продолжилась эта вырождающаяся линия, я очень боялся стать таким же беспомощным уродом, как мои бесславные родственники. Уж лучше это был бы кто-то из братьев – они были гораздо здоровее меня и телом и духом, видно животворная кровь нашей матери, не испорченная веками кровосмешения, спасла их от того кошмара, в котором тонул я. Как-то незаметно я перестал общаться с братьями, совсем. Я не смог бы найти слова, чтобы поделиться с ними своим страданием, а они бы не поняли. Видеть _их_ отвращение или, хуже того, жалость ко мне…это было невозможно. Это было единственное, чего я бы не выдержал. Я стал равнодушен ко всему, но этого не перенес бы. Самым чудовищным был момент, когда старая королева, наша бабка, уходила в иной мир. Я был подавлен как никогда раньше, в те дни я очень много пил, чтобы хоть как-то заглушить проклятые мысли. Когда склизкая корона, склепанная предком-варваром в порыве полукрестьянского вдохновения, особенно угрожающе нависла над моей раскалывающейся от постоянной боли головой, я готов был перегрызть себе вены. И если бы не Рубеус и Сапфир, жавшиеся ко мне под ливнем брезгливого пренебрежения и фальшивого сочувствия, я так бы и сделал. Мы сидели вместе, в моей бывшей комнате, пропитавшейся пьяными криками и дешевыми духами. Жалкий огонек свечи выхватывал из полумрака то печальное лицо Сапфира, то сцепленные в жесте отчаяния руки Рубеуса. Я допивал третью бутылку, не глядя на них, я ждал окончания этого трагифарса, и видел почему-то в полубреду свои собственные похороны. Кто-то ввалился в дверь – кажется, стражник, почти такой же пьяный как я. Заплетающимся языком он попробовал выговорить «Коррролева…ва…это..» Рубеус дернулся, Сапфир издал странный звук, похожий на всхлип. Где-то за стеной раздался громкий гогот и свист. И в эту секунду у меня внутри что-то взорвалось. Я поднял вдруг ставшую легкой голову и с немыслимой четкостью увидел этого замызганного солдата, сообщающего наследным принцам о смерти королевы. Я задохнулся от ярости, прокатившейся волной по всему телу. Этого момента я ждал всю свою нескладную жизнь. Не помню, что я рявкнул тогда на попятившегося в панике стражника, но помню, как звенел мой голос под каменным сводом. И как внезапно все кругом замерло. И как мне перестало быть страшно. Навсегда. Я выбежал из комнаты. Я не мог дышать. Всю ночь я бродил по саду, едва не натыкаясь на деревья, сжимая холодными от счастливого ужаса пальцами пылающие виски, не соображая, что делаю. Но не так, как раньше, а как-то совершенно по-новому. Ледяная, ясная, радостная ненависть заполнила меня. И я боялся ее расплескать, и не слышал и не видел ничего, вслушиваясь в себя, в эту звенящую легкость, вымывшую меня изнутри. Я. Был. Жив.
Сапфир: Брат пил смородиновый сок. Много смородинового сока. Постоянно. Сок был на его одежде, лице, руках, склеивал волосы розовой заколкой, окуты-вал сильным ароматом – оставляя, везде, куда бы брат не пошел, тонкий хвостик, красный и кудрявый, как мне тогда думалось. Мне он сока не нали-вал – говорил, что кислый и невкусный, так как кухарка забыла положить са-хар. Брат, кажется, очень любил кухарку и совсем не хотел ее расстраивать, раз все время пил этот кислючий сок. Хотя когда я спрашивал, как он может его столько пить, брат лишь смеялся и говорил, что кисленькое он любит. Оно пи–кант–но–е. Мне было шесть, и я уже очень хотел стать таким, как мой самый старший брат. Я потихоньку проходил на кухню и прятал в рукава лимоны. Лимоны должны быть куда кислее какого-то смородинового сока, думал я и ел их целиком. Старательно жевал, задерживая мякоть во рту и вы-сасывая сок. Они были ужасно кислые, а я это противное кислое никогда не любил. От него сводит небо и противно бурчит в животе. Увы, всю жизнь я - сладкоежка. А потом мне попалась бутылка старого смородинового сока. Ка-кой-то стражник, веселый и красноносый, сунул мне ее в день Почитания Бо-гов – сказал, выпей за здоровье брата, раз ты его так любишь. Сок был тем-ный, и в нем красиво играло солнце. Я убежал на задний двор и спрятался в корнях большого дуба, привезенного из Серебряного королевства. Сок я вы-пил залпом. Всю бутылку. Он был совсем не кислый, а сладкий и очень странный. Скоро мне стало грустно. Я сидел и плакал. Брат меня обманул. Вокруг валялись скукожившиеся шкурки лимонов. К чему они здесь? Зачем они вообще были? Я брал эти шкурки, вытирал ими слезы, размазывая грязь по лицу, и строил из них башни моих бесплодных побед. Башни строиться не желали. Так меня и нашел Алмаз. Так я впервые попробовал вино. Мне было семь.
Рубеус: Я родился в древнем и процветающем государстве. Так говорили придворные историки и мои учителя. У нас был великолепный двор. Так говорили иностранные послы и наши гости. А самое главное, у меня были чудесные родственники. Это я знал сам. Я запомнил их всех. Каждого. Грузную, толстую, даже жирную баронессу Циркон, которая вяло спорила с такой же рыхлой и пузатой Яшмой о самом важном государственном деле – стоит ли переименовать провинцию Тирион в Крантинию. Ту самую провинцию Тирион, которая уже два года как отделилась от Королевства и вела собственную политику… Герцогиню Турмалин, помешанную на традициях, чопорную и тусклую … Она запрещала возделывать поля на востоке, только потому, что раньше этого тоже не делали. И люди изо дня в день долбили каменную пустыню на юге и западе. Генерала Хризопраза, дряхлого настолько, что за ним всегда ходил мальчик-паж, чтобы вытирать ему слюни и сопли… В свалявшейся бороде главнокомандующего застревали кусочки еды, и оставались там неделями. Солдаты даже в глаза называли его Ваша Тухлость – он уже давно совсем не слышал, ничем не управлял, и его главной заботой было не запутаться в собственных ногах. Дисциплины не было. Армии не было. Ничего не было. Однажды я даже споткнулся о дворцового стражника, который развалился спать поперёк коридора. Свои амулеты и алебарду он проиграл ещё вчера, а сегодня, кажется, собирался проиграть форму. Болото. Слякоть. Глина, из которой нельзя лепить, потому что она снова расползётся липкой бесформенной кучей… Я ненавидел. Я ненавидел их всех. Лорда Халцедона, икающего, краснолицего хряка, разбивавшего палкой статуи, в которых ему спьяну почудилась насмешка… Министра экономики Лазулита, меланхоличного бездельника, целыми днями торчавшего в любимой оранжерее… Праздных придворных с бессмысленным взглядом и их потных, мутноглазых дам, у которых по щекам текла синяя тушь, с лица сыпалась пудра, а груди бесстыже вываливались из корсета… Мокрицы, твари, жалкие бесполезные пародии на людей. И над ними – Её Величество Базальт, въедливая, мелочная, выживающая из ума старуха, с которой нужно было сражаться за каждую пядь свободного места, за каждый глоток свежего воздуха, за каждый сделанный шаг. Выгрызать его – с жилами и кровью. Рвать по живому. Потому, что иначе нельзя. Иначе можно остановится и утонуть. Я хотел жить. Во мне всегда хватало бешеного упрямства, пробивающей всё решимости – всегда оставаться собой, что бы меня ни окружало. Быть сильным среди слабых. Быть умным среди дураков. Заставлять учителей по фехтованию, рукопашному бою и военной магии бить всерьёз – так, чтобы полумёртвым приходить в себя у целителей. Чтобы потом стать лучшим. Нарушать все эти глупые церемонии (может, изменят?) – не падать лбом в гранит перед троном Королевы, а становиться перед ней на одно колено. Не приглашать на первый танец бала престарелую фрейлину, а тащить отплясывать какого-нибудь мальчишку-офицера, дурачась и передразнивая то ли тётушку Турмалин, то ли её развратную племянницу Коралл. Когда двор в трауре, демонстративно носить яркое, чтобы все видели – мне наплевать на очередного борова или квёлую клушу, которым вздумалось превратиться в пыль. Я не сомневался – эта плесень ещё наплодится. Сколько не дави тараканов, на их место всегда приползают новые. …В нашем королевстве гнило всё. Оно разваливалось и разлагалось. В нём никто ничего не делал. Все жили так, как привыкли. Ни шагу влево. Ни шагу вправо. Только медленное и тошнотворное копошение на месте. И посреди этой стоячего благолепия – они. Мои братья. Младший – тихий, молчаливый Сапфир, с кучей книжек и странных записей, Сапфир, который запирался в своей комнате или библиотеке, так, что я никак не мог его отыскать, не мог заглянуть в его большие мечтательные глаза, и узнать о чём он думает, чем он живёт, со мной ли он ещё. И великолепный, сиятельный Алмаз. Старший. Сколько достоинства в простом повороте головы, сколько благородства в склонённом профиле, сколько лёгкости в танцующих движениях!.. И каким пустым бывал иногда его живой и умный взгляд, как обвисал безвольными углами чётко очерченный рот, когда Алмаз предавался кутежу и разврату. И тогда мне хотелось его обнять крепко-крепко и больше не отпускать, и шептать ему о том, как он светится, сколько в нем настоящей силы, сколько ненужной здесь, неуместной красоты, сколько скрытого величия, которое нельзя, никак нельзя потерять. Но я не знал как это сказать. Я не умел говорить так. А потому я его бил. Я хватал его за плечи и тыкал лицом в пыль, чтобы он пошире открыл свои глаза, и увидел, осознал, чем он становится… Бесполезно. Всё здесь было бесполезно. Куда бы я ни шёл, я везде натыкался на тупики. Я стучал в двери и окна, пытался их открыть, но только разбивал руки о монолитные стены… Замкнувшийся в себе, ушедший в книги, живущий в сказке Сапфир и бессмысленно предающийся порокам Алмаз. Они были хуже всего. И однажды, когда мой старший брат без сопротивления разрешил себя избить, я понял – дальше я его просто убью. И я оставил его в покое. Я вообще оставил в покое всю эту протухшую жижу, которая называла себя двором… А потом давний недуг свалил окончательно обезумевшую бабку… И я помню, - этого мне не забыть никогда, как мы сидели втроём, в комнате Алмаза. Сидели, вцепившись глазами в единственную свечку, и ждали смерти королевы. Алмаз пил. Нет, он не пил, он отчаянно и безобразно напивался, но у меня не было ни сил, ни права, ни желания его останавливать. Я до боли сжимал кулаки, и пытался не смотреть ни на него, ни на печально молчавшего Сапфира. Неожиданно в двери ввалился стражник, почти такой же пьяный как мой брат. Заплетающимся языком он попробовал выговорить «Коррролева…ва…это..» Меня передёрнуло, Сапфир, кажется, всхлипнул. Где-то за стеной раздался громкий гогот и свист. И тут Алмаз вскочил, и глядя прямо в глаза испуганному солдату заорал о том, как может тот, таким тоном, в таком виде, обращаться к принцам крови, о том, что он убьет любого, кто позволит себе такое, о том, что в этом дворце больше не будет грязи, о том, что… В его голосе звенел металл, всё вокруг разом стихло, всё слушало наследника Малахита и Сердолик. Когда Алмаз бросился из комнаты, я хотел схватить его за руку, но наткнулся на предостерегающий жест Сапфира. И не стал. Мы говорили с Сапфиром всю ночь, шептали друг другу какие-то глупости, и я обнимал его – своего любимого младшего брата, и понимал, что теперь я найду его, где бы он ни прятался – в лаборатории, в саду, в библиотеке – и что я всегда смогу его защитить. От всего. А на рассвете вернулся Алмаз. В мокрой от утренней росы одежде, с взлохмаченными волосами и сияющим лицом. Он прислонился к косяку двери и с какой-то странной, не свойственной ему теплотой посмотрел на нас. Что-то изменилось в нём, что-то важное – и это было во всём, в дерзкой линии губ, в демонстративно прямой спине, в уверенном развороте плеч. И тогда я понял. У нас есть король. И теперь он… - я поймал восторженный взгляд Сапфира – нет, мы, мы трое – справимся. Обязательно. Я не просто в это верил. Я это знал. И потом была коронация…
Рубеус: Рубеус рассеянно вертел в руках кристалл-оберег. Пушистые серебряные светлячки танцевали на тёмных гранях, складывались в причудливые узоры и растекались искрящимся водопадом. Кристалл был похож на звёздное небо. Такое, каким оно бывает только на Юге – сверкающая драгоценная россыпь в безбрежной черноте. Чтобы создать это чудо рыжий принц три недели изучал Магию Творения, копался в каких-то старых книгах, тайком сбегал в храм Нефрита – просить силы и покровительства Бога Ночи, и – вот он, вот! – у него получилось. В конце урока он обязательно подкинет кристалл в воздух – пусть вычертит под потолком созвездие Льва, пусть заставит их скептично-придирчивого учителя изумлённо ахнуть, а потом подлетит прямо в руки к Алмазу! Старшему скоро пятнадцать. Это будет его подарок. Камень-щит, камень-невидимка – он может скрыть от любопытного взгляда и отразить огневую атаку – ну, да, ненадолго, но ведь всё-таки может! Конечно, Алмазу не нужна защита, и ему не нужно прятаться, и вообще… Но он так любит всё красивое и необычное! Рубеус представил, какое довольное лицо будет у его брата – тот явно повесит кристалл на цепочку, наденет его поверх своей любимой чёрной рубашки, и снова будет сиять. У него самый лучший на свете старший брат. Рубеус восхищался его лёгкими, чуть небрежными манерами, его непринуждённым артистизмом, и самое главное, у Алмаза была такая взрослая улыбка – немного кривоватая и очень крутая. Рубеус так не умел. Рыжий заранее попросил Алмаза обязательно быть на этом уроке. Тот подмигнул, и сказал, что ради него, Рубеуса, даже не опоздает. Принц помнил, что уже пару раз рассчитывал на приход брата, но тот так и не появлялся. Алмаз часто прогуливает прикладную магию, особенно магию созидания – наверное, она казалась ему невозможно скучной. Но теперь у Рубеуса было обещание, и можно было не волноваться. Вот только урок…урок уже начался. Алмаз опаздывал. Алмаз опаздывал сильно. Кто-то из детей придворных о чём-то шептался, кто-то рисовал карикатуру на учителя, кто-то отчаянно зевал и пытался не заснуть. Рубеус ждал. Бесконечный поток светящихся формул и расчётов заполнял воздух. Скрипели, обмакиваемые в чернила, перья. Росли горы желтоватых, исписанных листков, потрескивали старые, лет сто не сменявшиеся стулья учебного зала. Рубеус так сосредоточенно смотрел на дверь, что не заметил, как учитель Кварц нарисовал знак окончания занятий. Про презентацию кристаллов учитель явно забыл, и никто ему об этом, конечно, не напомнил. Он часто всё забывал, этот Кварц. Он был чудовищно стар, чудовищно умён и чудовищно забывчив. Чудовищно. Но Алмаз-то не старый! Рубеус шмыгнул носом, заехал кулаком в стену и побежал к покоям брата. *** Сдёрнутая штора грудой шёлка лежала на полу, в распахнутое настежь окно задувал ветер, несколько пожелтевших листьев летало по комнате. Алмаз валялся в постели и меланхолично разглядывал потолок через пузатые стенки полупустого бокала. Младший принц остановился напротив кровати, нахмурился и исподлобья посмотрел на Алмаза. - Ты не пришёл. - Ну и что с того? – Алмаз лениво повертел в руке ножку бокала. Кажется, на ней была трещинка. Небольшая, но всё-таки. - Ты обещал. - Да ну, ерунда какая… - принц потянулся за бутылкой. – Будешь? Янтарная жидкость заструилась по хрусталю, наполняя другой бокал – прежний Алмаз выбросил в окно. Было слышно, как он разбился, и как кто-то – там, снаружи – испуганно вскрикнул. На скулах рыжего принца заиграли желваки. Рубеус начинал злиться. Он подошёл к кровати вплотную и потянул брата за руку. - Нам надо поговорить. Но лучше не здесь, – принц выразительно посмотрел на двери, за которыми пряталась молоденькая служанка. Алмаз пожал плечами. - Да что там такого срочного… *** На заднем дворе, возле каких-то обшарпанных построек, где, скорее всего, ночевала челядь низшего ранга, Рубеус наконец остановился. - Я тебя ждал. Алмаз прищурился и продемонстрировал ту самую «взрослую» ухмылку – чуть кривоватую и крутую. - Я это как-нибудь переживу… - Алмаз поправил сбившееся кружево на манжетах – А вот то, что я не успел досмотреть сон о леди Коралл… Ты знаешь, у неё там была такая короткая юбка, а из-под юбки… хотя, это ты ещё не оценишь, но ноги у неё… Рубеус молча схватил Алмаза за ворот сорочки, трухнул и повалил в пыль. *** Мелькали руки и ноги, подростки ожесточённо и сосредоточенно били друг друга, пока, рыжий, наконец, не оказался сверху и не припечатал руки брата к земле. Тонкая струйка крови из разбитой губы ползла, нелепо пятная белую кожу, в светлые волосы набилась пыль, кружево рубашки было изодрано в клочья. Рубеус хмуро посмотрел в потемневшие и по-прежнему насмешливые глаза старшего принца. - Извинись! - Не буду, – с трудом шевеля губами, ответил Алмаз. Кажется, рыжий его даже слишком сильно отделал. Резко-пронзительно прокричала какая-то птица, где-то упало что-то тяжёлое и донеслись приглушённые ругательства. В кронах деревьев привычно шумел ветер. - Извинись, и я отнесу тебя к целителю. - Не буду, – упрямо повторил старший. - Тогда буду бить. - Бей, - голос Алмаза был тих и спокоен. - Извинись… – уже совсем не зло, а как-то отчаянно попросил Рубеус. Алмаз промолчал и уставился в небо. Младший принц поднялся с земли, отряхнулся и сплюнул. - Ну и валяйся. Ты только и можешь, что гулять да валяться. Что-то острое впилось рыжему в ногу. Он полез в карман, и достал ещё мерцающие осколки – хрупкий кристалл они разбили в драке. Рубеус высыпал осколки в пыль, резко развернулся, и пошёл ко дворцу, чётко чеканя шаг. Пушистые светлячки пробежали по земле, и окружили бледное лицо Алмаза. Светлые, сиреневые глаза старшего принца отрешённо смотрели куда-то за облака, а по губам его струилась мечтательная улыбка.
Сапфир: Я помню, как Рубеус и Алмаз впервые подрались. Они пришли на задний двор. Тот самый, где рос дуб Серебряного Тысячелетия, где я зарыл свои лимонные корки, и в корнях которого я прятался с очередной книгой – вначале легенды и предания, а потом, как логичное продолжение сказки – книги по магии, генетике, химии, алхимии. Так и тогда, среди корней, скрытый кустами и высокими, нетронутыми сорняками, читал какую-то книгу. Предсказания. Рубеус был сердит, а Алмаз пьян. Они поругались. Рубеус ударил, Алмаз упал. Я молча наблюдал. Они говорили. Потом Рубеус ушел. Алмаз лежал на земле, уставившись в небо, с неподвижным лицом и привычной счастливой улыбкой. Только мне эта улыбка не нравилась с того самого дня, как через стену полетела бутылка из-под «смородинового сока». Брат не двигался, и мне, спрятавшемуся за корнями, казалось, что грудь его тоже не шевелиться. Ветер играл с листьями, по лицу Алмаза плясали тени. Он лежал. Не знаю, сколько времени прошло, но я лежал вместе с ним, там, в своем укрытии. Я тоже не шевелился. Я был напуган. Страх пропитал меня до костей. Казалось, стоит сделать хоть малейшее движение, пальцем шевельнуть, и та кошмарная иллюзия смерти, поселившаяся в моей голове и играющая с моим разумом, станет реальностью. И Алмаз окажется действительно мертв. Я боялся, что даже дыхание может стать роковым. Я пытался не дышать. Казалось, прошли часы. Потом Алмаз поднялся, и, шатаясь, побрел к себе. Я обмяк. Судорога свела тело, воздух вливался в легкие и тут же обратно – в голове звенело от переизбытка кислорода. Напряжение покинуло тело и тут же вернулось отдачей, рикошетом чудовищного напряжения. Там, среди зеленой травы и корней многолетнего дуба, я понял, что больше я не буду просто сидеть, сложив руки. С тех пор я не прикасался к предсказаниям. Так что это единственный аспект магии и сопричастных наук, о котором я вообще ничего не знаю. Алмаз отдалялся от нас обоих. Рубеус замыкался в себе. Старший брат покидал его, а я был слишком занят своими исследованиями. Мне элементарно не хватало времени. Рубеус искал поддержки и помощи, старался защитить хотя бы меня, раз уж Алмаз был недостижим. Одиночество, чувство ответственности и вины одолевали его. Эпатаж стал его формой протеста, как у Алмаза – пьянство. Я же решил действовать – видеть происходящее с братьями было невыносимо. И ни у кого, кроме меня, не было на тот момент воз-можности – или моральной решимости – что-то сделать. У меня зрел план. Я задумал тогда невозможное. Задумал преступление. Надеюсь, никто из братьев никогда об этом не узнает. Я решил сделать Алмаза королем. Базальт, наша бабушка и предыдущая королева, несмотря на прогрессирующий маразм и очевидную ограниченность, была сильным магом и параноиком. К счастью, за мной закрепилась репутация заурядного книжного червя, забитого, незрелого подростка, тихого и скромного. Я не просто так читал все те книги. Я искал знания – знание, как уничтожить мага такого уровня, как бабка, уничтожить тайно и навсегда, без возможности какого бы то ни было перерождения и вообще посмертной жизни. В храме Бога Джедайта была великолепная библиотека. Я расшифровывал его исследования. Я тонул в символах и питался буквами. Казалось, я сросся с бесконечной чередой свитков на книжных полках. Постепенно я понял, что делать, и начал готовиться. Мне было страшно. Вся моя жизнь тогда была задушена страхом. Я собирался совершить измену. Убить родственника, свою кровь и плоть. Убить королеву, в прошлом великую. Я никогда никого не убивал. Мне было страшно, что пока я готовлюсь и набираюсь сил, Алмаз в пьяном угаре свалится со стены или же Рубеус налетит на шпагу в очередной драке. Мне было страшно однажды посмотреть в глаза одного из братьев и понять, что там уже ничего не осталось. Мне было страшно, что я не справлюсь. В храме Джедайта я провел ритуал. Я соединился с бабкой через кровь. Теперь я пил ее жизнь. Вскоре у нее появился некий недуг вполне природного происхождения. Она уми-рала. Все бы хорошо, но она не просто умирала, а умирала в моей крови. Я ощущал при-ближение смерти, истощение, как будто от меня в пустоту проведена лента, и по этой лен-те утекает что-то невероятно важное, утекает в пустоту и каплями разбрызгивается по ветру. Кошмарное чувство, когда ты постоянно чувствуешь потерю чего-то столь жизнен-но необходимого и в то же время ощущаешь, что ничего не теряешь. Базальт было легче – она этого вообще не чувствовала, ее ощущения сводились к простой физической слабости. Меня же это заклятие сводило с ума. И когда мы с Алмазом и Рубеусом сидели в комнате, и они сами не знали, чего ждали, я уже знал. Я ждал ее смерти. Я ждал своего приговора. Я был наполовину уверен, что уйду вместе с ней. А потом все оборвалось. Через минуту в дверь ввалился стражник. «Коррролева…ва…это..» Я не слышал, что кричал Алмаз. Я и видел-то как через плотную темную вуаль, и думал, как же в этом ходят женщины. Я что-то пискнул, мне было забавно до жути – мир в чер-ную сеточку. Алмаз рванул прочь из комнаты, и я еще смог остановить Рубеуса – больше потому, что не хотел оставаться один в этом кошмарном женском мире под вуалью. Рубеус говорил со мной тогда всю ночь о какой-то ерунде, и я был ему безумно благода-рен – я не мог говорить ни о чем серьезном и безумно боялся, что признание сорвется с моих губ. Но нет, все обошлось. Я боялся, опять боялся, но брат был рядом, а мой страш-ный план был выполнен. Теперь у меня было время для него, теперь я мог смотреть ему в глаза и не прятать их в страхе, что он догадается о задуманном. А вина… она пройдет, как и эта вуаль, а пока пусть думает, что я переживаю из-за случившегося. По сути, так и бы-ло. А когда на рассвете вернулся Алмаз, я понял, что поступил правильно.
Сапфир: После смерти бабки Сапфир заболел. Утром свалился в кровать без сил, а когда проснул-ся, было еще хуже. Его мучила тошнота – при одной мысли о еде принц тянулся к горшку. Что бы он ни пил или ел, все возвращалось обратно. Даже смотреть на, казалось бы, без-обидную корочку черного хлеба не было сил. И при этом принц хотел есть. Острый голод и рвотные позывы – организм столкнулся с последствиями заклятия, сведшего в могилу Базальт. Принц изрыгал проклятия и свешивался с кровати к поблескивающей золотыми краями емкости - а вот на то, что находилось внутри, Сапфир старательно не смотрел – ведь если смотрел бы, то желудок его, казалось, вылетел бы из горла вместе с очередной порцией желудочного же сока и плюхнулся бы в горшок с противным мокрым звуком. Вечером пришел Алмаз и надавал по ушам – за пренебрежение собственным здоровьем и вялые попытки самолечения. Сапфир ничего не сказал, так как знал, что двор всколыхнулся и зашипел, в борьбе за трон – трон, который по праву принадлежал Алмазу. Трон, который Сапфир для него добывал. Принц злился на себя безмерно, что не мог сейчас стоять рядом с братом среди тех немногих сторонников, которые у него еще оставались. Но Алмаз и слышать ни о чем не желал. А потом привел к Сапфиру лекаря – из верных ему людей. Тот прописал принцу лекарства и оставил с ним свою помощницу – молодую леди благородного происхождения, с недюжинными способностями целителя. Так принц познакомился с Топаз.
Рубеус: Рубеусу 6 лет …Базальт подошла к принцу, сосредоточенно разглядывавшему стилет – подарок графа Обсидиана, специалиста по холодному оружию и любимого учителя. Сегодня в старой королеве что-то изменилось, появилось что-то новое в её привычном, всегда одинаковом облике. Платье владычицы по-прежнему шуршало, как змея, ползущая по осенним листьям, в белках больших, немного навыкате глаз было так же много ярко-алых ниточек, лицо хранило всё то же выражение недоверия и подозрительности, вот только волосы… те несколько тускло-седых прядей, что запуталось в её короне, и те две или три, которые опали вниз, рассыпавшись поверх огромного чёрного жабо… Этого раньше не было. Обычно пучок на её голове был стянут так туго, что рыжему принцу казалось, будто он трещит при каждом её шаге, и вот-вот лопнет. Наверное, он всё-таки лопнул – решил для себя Рубеус, и внимательно посмотрел на венценосную бабушку. Если она подошла – значит, будет поучать. А поучать она умеет долго. Рубеус это знал, но прятаться не любил. Ему представлялось, что тогда он становится маленьким. Как гномы в сказках. - Кто дал Его Высочеству сабельку? Кому энта глупость пришла в голову? – говорила королева тоже как-то непривычно, с каким-то смешным клокотанием, от чего её тонкая шея дёргалась быстро-быстро, как у той белой неуклюжей птицы, которую принц однажды увидел во дворе. Птица клевала зёрна в пыли и не умела летать. – Никто не думает о том, что малыш порежется! Он же ещё не понимает, что энто такое, а вдруг в рот потянет-с? А ведь энто ещё и грязное! Руби, отдай мне сабельку, лучше возьми яблочко – глянь какие яблочки на столе! Рубеус посмотрел на бабушку исподлобья и спрятал стилет за спину. - Руби, бабушка Базальт плохого не посоветует! – старуха подняла гневный взгляд на придворных. – Я вот думаю о Его Высочестве, а вы только о тряпках да амурах помышляете! Дармоеды! Не можете понять, что принц энтим порежется. А оно ещё и грязное! Вдруг Его Высочество им мясо откушать изволит-с? Энто же точно заболеет! – Рубеус тихо хмыкнул, заляпанная жиром скатерть и недомытые столовые приборы были куда как более грязными, и нередко пахли крысами и объедками. – Вот я помню, как Её Светлость Турмалин – эт тётя твоя, Руби, тётя, ты же знаешь, да? Та тётя, которая подарила тебе лошадку из слоновой кости – так вот, Её Светлость Турмалин, по рассеянности вилкой для салата десерт откушала, и мучалась животом всю семидневицу, целителям-то она не верит, и правильно делает. Так что, Руби, скушай лучше яблочко… - Ваше Величество, я не хочу яблоко! Я не люблю яблоки! – хмуро ответил Рубеус, и отвернулся к столу. Может, и правда взять что-нибудь. Абрикос, например. Чтобы бабушка, наконец, успокоилась. Сидевший за столом Халцедон, Министр Культуры, громко икнул, выругался и швырнул бокал в стену. Наверное, кто-то из слуг опять перепутал, и налил ему тирионского белого вместо бретонского красного. Халцедон вскочил, опрокинув на себя соусницу, и замахнулся тростью на воздух. По залу прокатилось его сердитое, но скорее не грозное, а какое-то жалобно-завывающее «Него-одный… ик-к-гиии… негоооо-дный-ик!» Да, так и есть. Перепутали. Только не вино, а мясо, Халцедон с кровью не ест. Подходить к столу резко расхотелось. Абрикос он возьмёт потом. Попозже. - Ваше Высочество, яблочки нужно кушать… Энто традиционный десерт. Его все кушают. – Базальт взяла принца за плечи развернула к себе. – А сабельку отдай мне. И кто додумался дать ребёнку острое?! А вдруг он с энтим играться будет? – королева подозвала ближайшего стражника, - Ты! Возьми у Его Высочества энту гадусть и унеси. Стражник подошёл к Рубеусу и протянул руку. - Это моё! – Рубеус вынул стилет из ножен и наставил его на солдата. – И это будет моим!!! За спиной зашушукались. «Какой непочтительный, как можно перечить Её Величеству!» - истеричный голос принадлежал, кажется, маркизе Родусит. «Сын своей матери, дурная кровь!» - басил ей в ответ кто-то, похожий на лорда Гранита. И Рубеус уже точно знал – оружие он не отдаст. Ни за что. - Деточка, ты же не понимаешь пока… - в голосе бабушки слышалась лёгкая обида. – Это же сабелька… - Стилет. Это – стилет. – Рубеус сжимал зубы и кулаки. - Ты поранишься… И он такой грязный… Пфу. Вот когда тётя твоя, Турмалин… На этих словах Рубеус бросился бежать, за ним гнались нянечки и ковылял камердинер, голос бабушки «…как же…яб…чко…» оставался где-то вдалеке. Рубеус бежал, и был счастлив, что умел бегать. …Ах да, стилет он тогда отстоял. А вот Обсидиана – не смог.
Сапфир: Когда осенний дождь забарабанил по крышам, мир раскрасил себя множеством серых штришков, а в лужах зарезвились пузыри, Сапфир и Топаз забежали в ближайшую кофейню – прячась от ненасти и холода поздней осени. Принц стряхивал с куртки попавшие на ткань и еще не впитавшиеся капли, девушка куталась в воротник и с интересом осматривалась. Они выбрали уютное местечко в углу у большого окна, выходящего на боковую улочку. Там спешили люди, в плащах и под зонтами, с непокрытой головой и красными ушами. На Сапфире была меховая шапка, в отворот которой зашил он заклятие отвода глаз – отворотное заклятие. Не зря же принц столько сидел в библиотеке Джедайта. Зато сейчас никто не узнавал в нем Его Высочества Сапфира, что изрядно помогало и забавляло Топаз. Девушка сняла с волос платок и устроилась напротив. На ней была болотного цвета блузка с треугольным вырезом и широкие черные брюки, а на шее поблескивал медальон – золотая книжечка. Ее вязаное пальто висело на вешалке рядом, и Сапфир подумал, что не стоило ему так комкать куртку. - Как ты? – спросил юноша. – Не промокла? -Все замечательно, – она улыбнулась, вытирая салфеткой мокрые руки. Сапфир любовался изяществом и какой-то нежностью, лаской, пронизывающей каждое ее движение. Живая, отзывчивая, умная, Топаз покоряла. Подошел официант, они заказали. Сапфира забавляло, как люди реагируют на ее внешность. Невысокая, очень коротко стриженая девушка - ноготь мизинца, пожалуй, отлично измерил бы длину ее волос. Блондинка с глубокими, темно-зелеными глазами. Казалось, в них есть глубокий пруд с зеленой водой, а на дне его прячется маленькая и зеленая же жабка, и исполняет роль черта за левым плечом девушки – только черт этот давно перебрался с положенного места на шаг позади в ее голову и сердце. Узкое бледное лицо, то-нике красные губы – нет, бесстыдство иметь такие губы! – великолепное чувство юмора и острый ум – это была Топаз. - Думаю, она сгорит, если я положу ее сюда, - девушка попыталась было пристроить салфетку в пепельницу, но передумала. Топаз курила длинные дамские сигареты из еще более длинного деревянного мундштука. Тонкие пальчики цепко держались за резное дерево. Сапфир накрыл ее ладонь своей. - У тебя руки холодные… - Ноябрь. - Дай вторую, – принц заключил обе ее руки в свои. Топаз достала ту, что была первой. - Давай по очереди. - Как хочешь, – ручка Топаз пряталась в его руках. Другой она курила. Дым плыл по маленькой кофейне, и комната уплывала вместе с ним. Положив свое чудное приспособление на пепельницу, девушка накрыла его руку своей. Теперь их ладони лежали друг на друге, как коржи в пироге. Принесли заказ. Топаз пила вермут, а Сапфир – горячий чай. Ему сегодня предстоял один эксперимент, который лучше проводить без алкоголя в крови. В вермуте жил маленький водоворот, и иногда вздувались гейзеры, выпуская наружу зеленый дымок. Да и сам вер-мут был густо-зеленый, под стать глазам девушки. Чай принесли в огромном пивном бокале, высоком, прозрачном и с ручкой. Длинной ложкой нужно было добавлять туда фрукты и пить. Чай был черный, с приятным ароматом. Стоило добавить туда кусочек какой-нибудь сладости, как его поверхность вскипала, и в воздух вылетали разноцветные пузыри – совсем как мыльные, но на вкус и запах очень даже фруктовые. Они забавлялись, ловя их ртом и руками, Сапфир учился пускать пузыри на Топаз прямо из чашки, она грела руки о его чай. Принц был влюблен, как никогда. Пожалуй, он просто впервые был влюблен.
Сапфир: На улицы выпало нечто нелицеприятное, да так и осталось – смущать прохожих своим видом. Белый снег оказался добрым соседом слякоти и лужам. Листья под ногами, темные и мокрые, внушали сомнение – действительно ли это безопасная листва, или грязь, которая быстро прилипнет к подошвам и испачкает обувь до колен. То ли дождь, то ли снег, а может, и град хлестали в окно – карета Сапфира неслась по мостовой к вокзалу. Топаз уезжала. В голове принца все смешалось. Где-то за спиной гремел бал, копыта топтали звуки музыки и лица придворных. Принц потерялся в своей карете. Прозрачное стекло душило, еще немного, и вдох сменился бы всхлипом, но - прибыли. Принц вышел. Топаз стояла у перрона, маленькая девушка с большой сумкой – такой большой, чуть не до груди. Белый шарф, клетчатое пальто – это еще долго будет ему сниться. Принц подошел к ней. - Здравствуй, - ее голос звучал спокойно. Глаза, большие, немного печальные, губы, упрямые, обкусанные и по-детски сжатые – будто сама не знает, что сделает в следующую минуту – надменно улыбнется или разрыдается. - Топаз, - его руки стиснули ее плечи, - Ты едешь. - Да. - Останься. – Принц понимал, что ничего не изменит, но не мог молчать. - Я не могу. Возьмешь мои вещи? – она кивнула на чемодан. Вообще-то Топаз могла спокойно воспользоваться телепортом, принц ей это даже предложил в приступе острого мазохизма, но не захотела. У нее не было свиты, что полагалась ей согласно ее происхождению – она даже носильщика не взяла. Сапфир взвалил сумку на плечи – вес соответствовал размеру. «Как же она ее понесет, - мелькнула отстраненная мыслью – Нет, там будет, кому встретить… » Он занес сумку в купе – на принце все еще была парадная одежда, и отворотное заклинание он не накладывал. И что подумают люди о его Высочестве – носильщике вещей для простой девушки, его не заботило совершенно. Его вообще сейчас мало что беспокоило – только одно. Топаз указала ему свое место. Они вышли на перрон. Он стоял и держал ее за руку – чуть выше запястья. - Тебе точно необходимо уехать? – мир кружился, сказывалось напряжение последних дней, а одна лишь мысль о потере Топаз вызывала панику – мир был чужим, принц отторгал мир, в котором она уезжала. Казалось, что-то подменили. - Ты все отлично знаешь, - она плакала? Сапфир не мог понять точно. Все вокруг было так расплывчато. – Сапфир, - вздохнула она. – Я уезжаю, – ее ладони коснулись его лица – замерзшие без перчаток, они сжали лоб в ледяные тиски – так ему по крайней мере тогда казалось. – Мы больше не увидимся. Я выхожу замуж. - Нет! - все рухнуло и осыпалось. Сапфир не понимал, как и что он делает – в руке возник кристаллический нож, и он быстрым движением вспорол руку вначале ей – выше локтя, потом себе. Топаз ахнула. Порез получился глубокий, из раны заструилась кровь. Нож разрезал и пальто, и блузу – и ткань намокла, темнея - кровь казалась черной. Сапфир накрыл ее руку своей – разрез к разрезу – пока она еще не успела оправиться от неожиданности. - Теперь ты всегда будешь со мной, - прошептал принц сквозь слезы. Ему было стыдно. - Сумасшедший… - выдохнула девушка. – Ты просто чокнутый! – она выдернула свою руку. Принц трясся в рыданиях. В этот момент из динамиков грянула какая-то старая песня, провожая уезжающих в это опасное время. Песня традиционно пафосная и добрая. Зажимая рану, девушка взбежала по ступенькам внутрь. Двери закрылись. Через минуту поезд тронулся. Сапфир смотрел, как он уезжает – один вагон, второй, третий, двадцатый. Ветер рвал щеки, бросал длинные серьги от ушей в лицо, дождь превратился в град, снег на асфальте давно растаял и готовился окуклиться в лед - казалось, даже слезы Сапфира леденеют в полете. Погода была действительно кошмарная. А еще была война
Алмаз: Один день Ночь Свет лампы выгрызает из темноты кусок стола. Передо мной ворох писем, и я пытаюсь разобраться в нагромождении пустых фраз и не сойти окончательно с ума от официальных выражений. Передо мной очередной чистый лист, который должен превратиться в вежливое, но непреклонное письмо самозванному князьку, оттяпавшему кусок наших владений. О, черт…моих. Я еще не привык. Я еще удивляюсь тому, что со мной произошло. Слова не складываются в круглые фразы, а самовольно щетинятся оскорбительным ехидством. И я их вычеркиваю, пишу новые, почему-то еще более ядовитые, злюсь и выбрасываю лист в корзину для бумаг. Стоит наклониться, как в глаза лезет нахальная прядь. Пару раз терпеливо засовываю ее за ухо, потом не выдерживаю и собираю волосы в хвост. Зарос до неприличия, а привести себя в порядок некогда. Стыдно, наверно… Когда буквы окончательно расплываются, привычным движением запускаю руку в вазочку со стимулятором. Мутно-лиловый светящийся шарик присасывается к запястью, шипит и постепенно тускнеет. В голове проясняется, мир обретает резкость. Шарик летит все в ту же корзину. Главное – не смотреть, сколько их там. Буду делать вид, что не знаю и отделаюсь смутным «несколько», если братья спросят. Иначе Сапфир прибьет меня сам, чтоб не мучился. Все-таки это средство запретили как тяжелое и вредное, и даже казнили автора рецепта. Сапфира не убеждает разумный довод, что лекарства послабее на мой травленый чем попало организм не действуют вообще, а работать надо. Написав что-то более-менее читаемое, выключаю лампу и откидываюсь в кресле. На секунду. Все, сегодня я уже ничего не наработаю, и никакие хитрые яды не помогут. Бреду к кровати, раздеваюсь и падаю. Сегодня мне досталось сокровище – целых три часа сна. Сна как всегда тяжелого, беспокойного и с феерической подборкой кошмаров, которые я вижу, сколько себя помню. Но и такой сон лучше, чем ничего. Проваливаюсь. Утро Ледяные плети воды бьют по спине, обвивают руки, скользят по ногам. Пока холод рвется сквозь кожу и не успевает пробрать до костей, я на несколько секунд расслабляюсь. Час до рассвета и все живое во дворце еще спит. Я могу побыть один в этой каменной громаде. Могу почувствовать себя несчастным и испуганным мальчишкой, на которого свалилось столько власти и ответственности, что разум отказывается это принимать. Мое мимолетное, но абсолютное одиночество. Хочется кричать, хочется сбежать отсюда. Прижимаюсь лбом к стене, упорно стою под душем, пока не начинает бить дрожь. Все, хватит. Глубокий вдох. Теперь я спокоен, собран и уверен в себе. Король в форме. Вода снимает слабость, как говорят жрецы Кунсайта. Закутываюсь в халат, выхожу в комнату и усаживаюсь на подоконник. Там терпеливо ждет «Экономическое прогнозирование». 800 страниц. Пока я истязаю себя формулами, начинает светать. Тяну себе из кухни чашку чая, вроде получается. Правда, не так быстро, как у младших. Но совсем неплохо как для человека, бессовестно прогулявшего все занятия по магии в детстве. Наслаждаюсь божественным напитком. Булочку стащить не рискую – могу промазать и получить котлету или разделочную доску, такое уже было. А позориться не хочу, даже перед самим собой. Впрочем, перед собой особенно. Во дворе кто-то орет. Хорошо поставленным, хоть и охрипшим «командным» голосом. Мне хватает пары звуков, чтобы опознать Рубеуса. Выглядываю в окно. Брат издевается над отрядом стражи – заставляет несчастных полусонных вояк делать зарядку. Вид его серьезной физиономии вызывает у меня непреодолимое желание сделать какую-то мелкую пакость. Создаю водяной шарик размером с ладонь, бросаю в важного «главнокомандующего» и прячусь за занавеской, давясь смехом. Во дворе что-то плюхается и Рубеус выдает шикарную, но совершенно непечатную тираду. Выглядываю: «диверсию» он отбил на лету и втайне горд, но все-таки брызгами его здорово окатило, так что и я доволен. Показываю большой палец, уворачиваюсь даже не знаю от чего. День Зал кипит негодованием, как гигантская чаша раскаленного металла. Еще чуть-чуть – и опрокинется. Министры и их замы меняются в лицах соответственно темпераменту – одни зеленеют и закатывают глаза, другие нервно хихикают, третьи багровеют от ярости. Я только что лишил их всего: должностей, безнаказанности, неограниченных возможностей. За моей спиной схема – простая и ясная структура, которой не нужна эта сотня зажравшихся тунеядцев. Я страшно собой горжусь. Я стою один против этой толпы. Еще несколько секунд, и я продолжу говорить. Я заставлю их молчать и делать то, что я прикажу. Не позволяю себе злиться. Зачем? Все равно они уже ничего не значат. Обвожу зал самым ледяным взглядом, какой только есть в моем богатом арсенале. Тишина тяжело ложится на трибуны. Выхожу с заседания, выношу с собой адскую головную боль. Список новых министров лежит в верхнем ящике письменного стола второй день, прежних я только что выгнал. В целом, я собой доволен. Обед плавно превращается в фарс. Посол независимого герцогства Дейланд – тощая ворчливая девица – в десятый раз монотонно перечисляет идиотские причины, по которым их свободолюбивый народ не желает терпеть нашу тиранию. Я вежливо интересуюсь, что они собираются есть в своей гордой, перепаханной копытами и засеянной пеплом приграничной стране, в которой каждый городок два раза в год разносят в щепки. Девица скисает и начинает бормотать еще большую чушь. Я протягиваю ей пакет документов, которые мне завтра же нужны подписанными. Если успеют – обойдусь с ними несколько менее строго. Не вижу, что ем. Надеюсь, что это было приготовлено из свежих продуктов. С другого конца стола как-то очень приветливо улыбаются две старые лисы – дядюшка Гиацинт и его супруга. Задумчиво смотрю в тарелку. Так и есть. Примитивный растительный яд. Вчера было интереснее – было заклятие болезни крови, нанесенное на салфетку. Демонстративно отодвигаю тарелку, даю знак принести другую. Мысленно делаю заметку. …Иду к себе в кабинет, на ходу читаю отчет казначейства. Дефицит бюджета удручающий, если верить цифрам – к концу года чуть ли не закладывать дворец надо будет. Натыкаюсь на какого-то грязного человека. Оказывается, это разведчик лично к Рубеусу, и вид у него испуганный. Заставляю рассказать, что случилось. В горах, за час пути от города, наблюдатели засекли шлейф энергии, похожей на ту, которой пользуются некроманты. Прикидываю степень опасности. Получается, что Рубеус оторвет мне голову. За ненадобностью. Конь шарахается от куста, и я с трудом его удерживаю. Наверно, мы уже близко – лошади вздрагивают на каждом шагу, пятеро едущих впереди мечников шепотом ругают непослушных животных. Боевые маги по обе стороны от меня успокаивают лошадей заклинаниями. Так бы сразу. Остальной отряд отстает, но мы их слышим, и я не даю команды ждать. Из-за холма ветром несет запах гнили и сырости. Мой конь поскальзывается на листьях, и это сохраняет мою драгоценную персону для последующей расправы братьев: там, где только что находилась моя голова, беззвучно взрывается черная молния. Я успеваю заметить направление и бью одновременно с магами – грубой силой, не вбитой в пассы и формулы. Некромант не один, хотя этого мы, кажется, достали. И тут земля под копытами лошадей взрывается фонтанами грязи. Я не взялся бы описывать существ, вылезающих из вонючей жижи, в которую превратилась некогда симпатичная полянка. Я просто их не разглядел. А меч проходит через плоть оживших мертвецов очень легко, как нож сквозь пудинг. Возвращаемся не все – один из магов задерживается у целителя в ближайшей деревне, да двое мечников, упавшие в некромантскую ловушку, остаются в лесу навсегда. У ворот стоит Рубеус. С совершенно спокойным лицом. Вот теперь я действительно попал. Уж лучше бы он просто орал… Вечер Закрываю блокнот, собираю бумаги в стопку. Дописать набросок административного устройства не успел, зато закончил наконец-то стратегию внешней политики. Завтра буду обсуждать с братьями, если они выдержат меня еще день. Кстати о младших…я совсем забыл, что Сапфир сидит и ждет, пока я допишу! Оборачиваюсь, ищу брата. И не могу не улыбнуться. Сапфир спит, свернувшись клубком на кровати. Что-то бормочет во сне. Какие-то важные книги и с десяток больших листов, исписанных его бисерным почерком, мирно лежат рядом. Не дождался, бедный… Будить его было бы бессмысленной жестокостью. Сгружаю книги на пол, накрываю Сапфира одеялом и ложусь на свободную половину кровати. Этот маленький хитрюга тут же подвигается ко мне, не просыпаясь, говорить что-то почти внятное. Обнимаю его и засыпаю.
Изумруд: Изумруд. Жизнь до последнего дня. Я прекрасно помню всю свою жизнь, начиная первыми воспоминаниями в доме отца и заканчивая последними воспоминаниями о дворце. За десять лет жизни в этом месте я познала все тяжкие грехи этого мира, меня морально сломали и вылепили заново. Выдержка из родовой книги Индиголит. Во время жесточайших междоусобиц в стране род Индиголит был практически полностью вырезан. Осталась только я. Меня просто не было в тот роковой день в черте города. Я последняя из рода, но не смогу сделать что либо полезное для своей семьи… семьи, которой больше нет. Из дневника. Уже прошло почти 6 лет со дня моего приезда во дворец. Здесь меня приняли без всякого интереса – в королевстве царила практически полная разруха, а королевская семья была погружена в пучину апатии, хандры и старческих маразмов престарелой королевы. Мне было искренне жаль братьев, в особенности старшего – Алмаза. Казалось, этот мир летит прямиком в ад, и уже первые демоны прорвались к душам местной знати и их подданных. Разруха, грязь, моральное разложение, ложь и предательства – все лежало одно на другом и переплеталось вокруг королевы и ее внуков. Все, что было мной здесь увидено и услышано, вселило в сердце холод, сковало его льдом и сильно толкнуло в спину. Действие. Только действие может спасти эту страну от полнейшего распада, но чтобы совершить рывок вперед, чтобы люди сорвали с себя оковы разложения, королева должна умереть… Это произошло так неожиданно. Она просто ушла, закрыла свою книгу, бросила всех и ушла. Так просто. Но на Алмаза смерть бабки повлияла как исцеляющее прикосновение к умирающему от гангрены. Несколько дней, всего несколько дней потребовалось на полное его пробуждение. Сапфир и Рубеус тоже невероятно преобразились. Встав по правую руку от короля, они поддерживали его и помогали держаться выбранного направления. По левую же встала я… Смотрясь туманными днями в зеркало, вместо своего отражения я видела серость и безжизненность, оживленный воск. В таком существе не было места для любви. Я старалась как можно меньше времени проводить во дворце, да и вообще в столице. Меня с головой бросило в водоворот неисчислимых битв и сражений. На кого я была похожа в такие дни? Когда вся в чужой крови я шла к собственно палатке от меня шарахались как от чего-то дьявольского и чужеродного. Где-то рядом маячил Рубеус, но он старался держаться ближе к братьям, защитник идеалов Алмаза, я же зашла несколько дальше, в самое сердце мерзкого сброда повстанцев, открывая дорогу более могущественным силам. В то время я совсем не думала о последствиях, в голове билась лишь мысль о необходимости возрождения нашей страны… Вот и все. Воинам конец. Что же мне теперь делать? Сидеть в замке в качестве придворной? Нет. Нет! Это просто невыносимо! Где то на севере местные лорды готовят восстание… Туда, туда и только туда! Ни на минуту не задерживаться во дворце, среди этой удушающей наигранности. Возможно я стала слишком строга к себе, хотя почему возможно? Это именно так. (дальнейшие страницы выдраны)
Алмаз: Господа! Напишите хоть, выкладывать ли нам что-то дальше, или это все равно никто не читает...
Каоринайт: Выкладывать!
Сапфир: Честно? Очень хотелось бы услышать отзывы, а лучше – критику. А то такой мороз несколько… убивает. Именно несколько, и именно убивает.
Sauri: Я согласна с Кари. Выкладывайте дальше. А критика - дело наживное на самом то деле, как собственно и положительные отзывы.
Рубеус: Один день Рубеуса Ночь. Сижу. Пытаюсь заставить эту мерзкую свечку висеть на нужном расстоянии от бумаги, но она упорно лезет мне в лицо, шатается и виляет боками. Кривлюсь, отворачиваюсь, потом не выдерживаю и ору на неё. Она шугается и мелко дрожит огоньком на другом конце комнаты. Эта тварь, что, ещё и разумна? Минуты две грязно ругаюсь, пинаю стул и иду водворять свечу на место. Кое-как уговорил её зависнуть в нужной точке, но она всё равно кренится куда-то вправо. Да нет, я нормальный маг – просто это не я её левитирую. Это она сама по себе магическая. Только что из лаборатории. Экс-пе-ри-ментальный образец. Чтоб его. На прошлой неделе сдуру пожаловался Сапфиру – дескать, заснул над картой, упала свечка – чуть важнейшие бумаги, по полу раскиданные, не сгорели, а лампы эти, на кристаллах, я не переношу – у них такой противный пронзительно-белый свет, ещё и гудят вдобавок ко всему – тихо, правда, но через три-четыре часа и от такого звука можно озвереть. Конечно, проще всего поставить свечу на стол, но это ведь не интересно. К тому же тогда не будет видно картины на стене. Она меня вдохновляет. Такая красивая. Азурит рисовал. Олени как живые и лес почти пахнет. Младший просил отдать ему – всё равно я в искусстве не разбираюсь – а я принципиально не отдаю, говорю, что ничто другое не способно так гениально закрывать дырку в стене. Он делает вид, что верит. Свечка, наконец, выравнивается, и я возвращаюсь к огромному списку. Я думаю, как бы распределить эту ленивую орду, которая гордо зовётся Армией Даймонд, так, чтобы каждым корпусом командовал кто-то с мозгами, и этот кто-то был как минимум майором. Прикидываю по-всякому, но не хватает то талантов, то офицеров. Майор Пирит, конечно, храбр, и солдаты его любят, но мозгов – стандартный военкомплект, как на награды и преданность не напирай. Полковник Диоптаз стар, болен и долго не протянет. А Брусита ещё рано повышать, прыжок из лейтенантов в маршалы – это слишком даже для него. Я задумчиво сжевал какую-то печёную загогулину – не то вергун, не то колосок – и решил назначить старика, пока Брусит не доучится. А вот с внутренними войсками придётся повозиться. Кто-то должен заниматься порядком в стране, но не отзывать же каждый раз солдат с боевых постов… Идея о внутренних войсках пришла ко мне вчера, после того как Алмаза понесло разбираться с некромантами. Потому, что _этим_ должен заниматься никак не король с кучкой дохлых магов и двумя десятками мечников из ближайшего штаба. Интересно, чем он думал, когда туда ехал? Сапфир бы сказал чем, мне фантазии не хватает. И при этом он меня ругать пытается. Но я-то выхожу на солдат баронских, чахлых, необученных – их с закрытыми глазами даже наш повар выкосит… да и, честно говоря, от случайного попадания меня всегда страхуют лучшие маги. Зато выглядит это круто – теперь принц Рубеус для мятежников кошмар похуже грифона или химеры. Другое дело – нечисть. Её бравым видом не напугаешь. Она, простите, жрать хочет. А Алмаз даже щитом не прикрылся. Нет, это не мой брат. Это Величество какое-то. Величеством я его целый вечер и звал. Алмаз бесился, но терпел. Видно, понимал за что. Но когда я в лучших традициях времён нашей бабки поцеловал краешек его плаща, он не выдержал и сбежал от меня к своему экономическому прогнозированию. Только перед этим выдрал страниц двадцать из «Дворцового этикета». Надо будет его почаще доставать. Может, ещё что-то отменит. Часы показывают три сорок. Я сую в рот очередную ватрушку и снова смотрю на записи. Выяснилось, что я как-то незаметно для себя расписал внутренние войска. Это хорошо. Но сон на сегодня всё равно придётся отменить. Алмаз обещал, что в четыре покажет мне пару планов и рассмотрит мою военную схему. Обсудим, напьёмся чаю и может даже подурачимся. Если времени хватит. Прихватываю с тарелки пару пончиков – для себя и Алмаза, колеблюсь, но решаю прихватить и третий – на случай, если старший решил пригласить Сапфира. Пить чай просто так я не люблю. А Алмаз – он странный. Как ни зайдёшь с утра – на столе только чашка. А принесёшь булочки – лопает. Причём, с явным удовольствием. Одно слово – Величество. Утро. Дверь в комнату Алмаза замерцала и беззвучно открылась. Она передо мной и Сапфиром всегда открывалась сама – нам к королю было можно в любое время дня и ночи, по любому делу, любому поводу и без повода вообще. Зато кроме нас троих, никто не мог зайти к нему в принципе. Ключи, пароли и магические пассы дверь воспринимала как личное оскорбление и убедительно притворялась глухой, слепой и каменной. Что Алмаз с ней сделал, он и сам не понял, во всяком случае, внятно объяснить не смог. Сказал – ему не нравится, когда все кому не лень в его комнату вламываются – захотел закрыть, разозлился – и получилось. Талант. Самородок. Нет, правда, талант, если бы он ещё и повторить мог всё, что на вдохновении делает… Я шагнул через порог. Свет в комнате не горел, и я чуть не налетел на какие-то книги – конечно, от неожиданности: у Алмаза на полу обычно ничего не валяется, это только я текст заклинания Жёлтого Смерча могу за шкаф кинуть, чтоб под руки не лез. Правда, потом забыл, где он и три дня разыскивал. Зато ничего не мешало. Навожу чары ночного зрения – хорошая штука, но если долго, начинают болеть глаза – и оглядываюсь в поисках брата: сегодня ему в меня водяным шариком не попасть, я хорошо подготовился…. Ага, вот и он. Даже они. Стараясь не шуметь, я подхожу к кровати. Закутанный в одеяльный кокон младший свернулся калачиком и сладко спал, уютно угревшись в кольце тёплых рук короля. Сейчас Сапфир казался совсем ребёнком, он улыбался, ёрзал и забавно сопел во сне. Алмаз лежал в явно неудобной позе, будто боялся разбудить брата случайным движением, и одеяла на нём не было. Острый профиль, тень от ресниц, между бровей залегла первая упрямая морщинка – попросить бы Азурита его нарисовать – без язвительной улыбки, без бравады во взгляде…таким вот, настоящим. Только Алмаз откажется, не любит он свои портреты… Младший что-то пробормотал про свитки и перевернулся на другой бок. Братья спят. Близкие. Мои. Родные. Правильные. Хорошо им. От меня вот Сапфир никогда не забывал уйти. Ему у меня неуютно. Ковров нет, статуэток-вазочек всяких, ну и что…они же только место занимают, да? И Алмаз меня никогда не обнимает. Это Сапфир такой милый и серьёзный, и вообще самый младший – его так и хочется схватить в охапку, растребушить аккуратно-правильную причёску, а потом скормить ему парочку стянутых с кухни персиков… А я… Я – это вихры во все стороны, хриплый голос и злые глаза. С такими здороваются сдержанным кивком или ехидной шуткой. И никак иначе. Нет, я-то не завидую. Я _не_ завидую. Я что, девчонка, чтоб меня тискать? Да я за нежности всякие по голове дам. Врежу, мало не покажется!!! И ещё раз врежу. Вот. И никогда им ничего эдакого не скажу. Ни за что. Иду к выходу. Кажется, кто-то из братьев проснулся и непонимающим спросонок взглядом смотрит мне в спину. Только не надо окликать. Выспитесь наконец, а то круги под глазами такие, что скоро страшней горгулий будете. Сапфир, по-моему, уже две ночи не ложился, выписывал что-то в Храме Джедайта. Не надо ничего говорить. Совсем не надо. А то я выпаду где-нибудь между вами и тоже буду смотреть упущенный сегодня сон. Нельзя. Мне ещё стражу воспитывать. И вообще, нафиг надо. Дверь закрывается за мной. Мелькает мысль, что Алмаз обещал мне какие-то планы. Ладно, потом расскажет. А что обещал, так то ерунда. Я не знаю, как он вообще на этой неделе не свалился. Хотя нет, это я знаю. Как всегда, всё на гордости, упрямстве и стимуляторах… Сквозь окна пустого зала проникают белёсо-тусклые лучи, чем-то похожие на свет кристаллической лампы. Какая мерзость всё-таки это предрассветное утро! Серо, стыло и сыро. А что обещал, так это не важно. Да. Это надо понять. Угрюмо смотрю на пончики, которые всё ещё держу в руке, и пытаюсь запихнуть в рот сразу три. Не получается. Ну вот, утром даже пончики не такие. Решительно пихаю их по одному, и смотрю на выкатывающееся солнце. Небо светлеет, начинают щебетать какие-то птицы, и малиновая начинка оказывается удивительно вкусной. Весна… Да. Начинка, конечно, начинкой, но стражу муштровать надо. А то ни дисциплины, ни выправки – так, не знамо что. И физическая форма паршивая: то живот отвис, то руки болтаются… Хорошо хоть ночной патруль уже на посту не засыпает. Боятся, и правильно делают. Их я сегодня трогать не буду – пусть отдохнут после караула. А вот всех остальных… Захожу в стражницкую, и пинаю первое же храпящее тело. Тунеядцы, подъём! Хыр-хыр закончилось. День. Телепортируюсь с отрядом в какое-то дальнее баронство. Там того баронства, конечно, три деревни и дряхлый пёс, но всё-таки проверить стоит: оно может оказаться вовсе не таким лояльным, каким пытается представиться. Сколько всякой дряни реально припрятать даже на таком крохотном клочке земли я знаю прекрасно и не понаслышке – нам хватило одного такого же мирного села. Так что входим мы тихо и под иллюзией. Первое, что я вижу - какое-то сооружение типа подмостков. На нём стоит человек (как выяснилось потом, местный учёный авторитет - сам младший помощник старшего помощника господина писаря барона Баритолампрофиллита) и с благостно-просветительским видом вещает что-то группке крестьян. Даю знак своим рассредоточиться по территории, а сам остаюсь послушать – вдруг удастся узнать что-нибудь любопытное? Да уж, узнал. Оказывается, Земля плоская и стоит на трёх китах. Эту, без сомнения истинную картину мира, наш весьма и весьма учёный муж нашёл сам. В книге. Чем, разумеется, безмерно гордится. Надо будет рассказать Сапфиру – он-то, бедняга, до сих пор верит, что наш шарик нигде не стоит, а болтается среди звёзд, и таких шариков возле Солнца девять штук. Братик полагает, что все остальные думают точно так же, потому как ничего другого просто нельзя вообразить. Наивный. Слово «книга» оказывает на крестьян прямо-таки магическое действие, и они радостно развешивают уши, изо всех сил таращат глаза, а один даже рот открыл от напряжения. Три кита, говоришь… Представляю себе, как Нефрит таскает этих китов за хвост из океана и подпихивает под Землю. А они, подлые, почему-то трамбоваться не желают, нагло высовываются, и начинают вокруг неё вертеться. Вместе с Луной. Бессовестно ржу, и надеюсь на то, что Бог этого не видит. Надеюсь зря, потому что где-то около уха раздаётся такой же громкий заразительный хохот. Покровителю картина мира явно и откровенно понравилась. Это он в Храме грозный. А так он весёлый. Смеяться вот любит, и мысли неприличные подкидывает. И не скажешь, что Бог. Хотя, если серьёзно, он удивительно мудрый, и я не знаю, что бы я делал без него. Наверное, ничего, потому что лежал бы сейчас где-нибудь на границе: руками в крест, глазами в небо… Мои возвращаются с докладом – что ж, похоже, баронский гонец не солгал, и жители тут действительно мирные. Приказываю снять маскировку и иду говорить с деревенским старостой. Подхожу поближе к крестьянам, и в ноздри мне ударяет едкая вонь. Если они здесь и моются, то явно по какому-то сектантскому обычаю – раз в пять лет из кухонной тарелки. Староста этот точно в последний раз видел воду ещё при короле Аделите. Пфу. Запрещаю солдатам подходить к местным ближе, чем на пять метров, чтобы не подцепили насекомых или, не приведи Боги, какую-то заразу. Только эпидемий нам не хватало. Заставляю крестьян вымыться. Благо, речка рядом. Конечно, не лето, ну ладно, климат здесь теплее, чем в столице. Не замёрзнут. В ответ на их вялое сопротивление сообщаю, что Кунсайт их накажет. Почему-то действует слабо. Тихо ругаюсь сквозь зубы и обещаю лично удавить каждого встреченного вонючку. Вымылись. Даже одежду постирали. Точно, сектанты. Ладно, разберусь в следующий раз. И барона потом навещу. Темнеет, возвращаемся. Ночевать на полном клопов матраце не хочется. Вечер. Сижу в кресле, ем апельсины. Листаю накопившиеся бумажки, часть из которых в итоге должна отправиться в архив, а часть остаться там, где была. Если этого не сделать, скоро здесь не будет места даже для меня самого. Решаю, что когда закончу с организацией вооружённых сил, выкину из комнаты всё лишнее – оставлю только шкаф, кровать и стол. И никаких дурацких записей. С ними мороки почти столько же, сколько и с названиями… Дворцовая стража у нас будет Белой. Пусть эти раздолбаи носят светлые мундиры, пятно посадят – заметно сразу, и слюной не затрёшь. Увижу грязь на форме – покалечу. Не видать им больше славных базальтовских времён… Бунты будут подавлять Чёрные – наши люди не любят чёрный цвет и боятся темноты. Почему, не знаю – Нефрит, он, наверное, самый добрый из Богов, во всяком случае, самый терпимый к смертным… А вот как звать тех, кто будет охранять лаборатории и школы, и тех, кто будет ловить убийц, грабителей и насильников, я не знаю. Ладно, разберусь в процессе. Вызываю к себе предполагаемых начальников. Приходят. Близнецы Барий и Бор. Стоят – борода лопатой, грудь колесом, и ведь похожи, мерзавцы, как мои сапоги: только у одного нос синий – разбили в какой-то стычке, а у другого – красный, он только что вернулся с жаркого Юга. Я посмотрел на них ещё раз, и расхохотался. Хорошо. Я придумал. Пусть будет Алая и Синяя стража. Раздаю близнецам поручения, потягиваюсь и зеваю. Справился, наконец-то. А про стражу надо братьям сообщить – пусть тоже посмеются. Тянусь сознанием к Алмазу и Сапфиру, но получаю только отклик Сапфира. Алмаза не слышно. Он не спит, не занят и не отмахивается. Его просто нет. И мне становится страшно. Даже когда я попал в зыбучие пески, а магия была полностью блокирована, даже когда во дворец ворвались три сотни мятежников против сорока защитников, даже когда гиперборейская тварь распорола мне живот и её жёлтая вонючая пасть зарылась в мои внутренности, мне не было страшно. Да страх, наверное, сам бежал от меня, когда я шёл на Сид, прорываясь на помощь к Сапфиру, протыкал мечом, вспарывал врагов от горла до паха, сжигал чистой магией, и когда выбили меч, а для заклятий не оставалось ни секунды, я рвал их руками, дробя конечности, сворачивая шеи, пробивая горло, ломая хребет… А теперь загнанный и посрамлённый, страх решил-таки взять реванш. И я испугался. Как это - брата нет? Алмаз – часть меня. Алмаз – часть Сапфира. Мы часть Алмаза. Его не может не быть. Когда я нёсся по залам и коридорам – забыв о телепорте, забыв обо всём – наверное, я был быстрее Бога. Почему я не обратился к Нефриту – не знаю, наверное, мне попросту отказал мой разум. Я спрашивал, я искал Алмаза, но никто не знал, куда делся король… Мы с Сапфиром едва не казнили половину двора и чуть не разнесли замок. Ткань мироздания трещала по швам. Его не было. АЛМАЗА не было. И в этот момент я понял., что может быть, прав не я, а этот глупый помощник глупого баронского писаря, потому что мой мир действительно стоит на трёх китах…. У нашего мира три опоры – Алмаз, Сапфир и я. Если что-то случится с одним из нас, если кто-то однажды исчезнет… мир обрушится. Он не сумеет устоять на одной или двух. Их, опор, всегда было три. Это очень важно. В голове взорвался возглас Сапфира: «Сюда! Он здесь!» И я метнулся на зов. В одной из заброшенных комнат, прислонившись к стене, сидел Алмаз, держал в что-то в руке и слабо, но довольно улыбался. ЖИВ. Он был жив. Наверное, некоторое время я ничего не слышал. Я был оглушён кошмарным, выбивающим дыхание, сметающим всё на своём пути счастьем. Старший говорил про какую-то ошибку в описании ритуала, которую он нашёл в последний момент …Сапфир его о чём-то спрашивал, потом долго и нервно что-то высказывал, и, кажется, под конец, почти кричал. О чём они говорили, я не знаю. Я об этом не думал. Я смотрел. Вот у него пуговица на рубашке отлетела. Вот она чёлка – совсем зарос, и она падает ему на глаза. А вот, на подбородке у него, оказывается, родинка. Жив. Жив! Брат жив. А потом мир обрёл звуки. - …не могли дозваться. - Это случайно вышло. Я не знал. Что-то важное случилось в это время? - Нет! Да… Какая разница? Ты всё равно должен был нам сказать. Или хотя бы Лорду Обсидиану. – Сапфир нахмурился и скрестил руки на груди. – Решил бросить нас, оставив пустой трон и расколотую? Ты должен был позвать нас. - Должен?! – Алмаз запрокинул голову и засмеялся. Смеялся он долго, громко и оскорбительно. У младшего дрожали руки и губы, как у человека, который собрался плакать. Через минуту он выбежал в коридор. Алмаз вздохнул и посмотрел на дверь. Кажется, понял, как обидел Сапфира. - Так было надо, - упрямо произносит брат. – Он не понимает. Даже если бы я не нашёл ошибку. Я бы всё равно справился. Киваю. Верю. Я увидел, _что_ он может. Он действительно всё может. Другой бы тут не сидел после этого. Любой бы тут… - А не справился бы – значит, невелика потеря. – улыбается Алмаз. – Зачем стране и трону король, который ничего не может сам? Ну что тут можно сделать? Даже наорать на него не хочется. И вообще ничего не хочется. Совсем. Подхожу к нему вплотную, берусь за связанные в хвост волосы, сильно тяну и, склонившись к самому лицу, чтобы нельзя было отвести взгляд, говорю прямо в расширившиеся зрачки. - На хрен страну. На хрен трон. Ты нужен_мне_. Отпускаю Алмаза и, даже не оглянувшись, иду к себе. В ладони осталось несколько белых волосков. Думаю со смешком, что у кого-то сегодня будет дико болеть голова. Интересно, почему он мне по зубам не дал? Ритуал силы отнял? Решительно пересекаю коридор, решительно открываю дверь и так же решительно встаю посреди комнаты. И наконец осознаю, что я ему сказал. Я что, ему ЭТО сказал? Лицо в зеркале кажется каким-то красным, наверное, я как Бор – обгорел на Юге. Надо попросить Сапфира, чтоб в лаборатории изобрели защиту от солнца, а то просто жуть какая-то… Падаю на кровать, поправляю подушку и подтыкаю одеяло – дует. Теперь нужно подумать о создании нормальной разведки – это раз, контрразведки – это два, а три почему-то проваливается в глухой колодец, где есть алебарды, помощник писаря и хвостатый Алмаз почему-то с магической свечкой в руках..
Алмаз: Истоки королевской вредности и авантюризма Коронация Все должно было пройти безупречно. Ради этого мы с Рубеусом три дня не спали и забывали поесть. Сапфир, глядя на нас, хмурился и пытался встать с кровати. Что ему было строжайше запрещено и лекарем, и симпатичной молоденькой целительницей, дежурившей в его покоях почти круглые сутки. Я убеждал его не издеваться над собой и побольше отдыхать. Но он все видел – и то, как я вздрагиваю от резких звуков, и то, как поглядываю на дверь каждые несколько минут. Никакие просьбы быть поосторожнее мне не были нужны – меня могли убить в любой момент. Как и обоих моих братьев. Мы слишком многим мешали. Мы были слишком молоды и фактически беззащитны. И нас было всего трое, а претендентов на еще теплый трон - несколько десятков. Хитрых, сильных, взрослых. Способных на любую подлость. И я фальшиво улыбался Сапфиру, и рассказывал о приготовлениях к коронации. О том, что мы приказали отмыть до блеска Большой зал. Но не говорил, что только за сегодня рядом со мной чисто случайно упали две тяжеленные балки. Называл по памяти тех, кто попал в список приглашенных на церемонию. И не упоминал о том, что только полчаса назад трое из них караулили нас в тупике коридора, сжимая оружие под плащами. В деталях повествовал о том, как Рубеус гонял поваров, вооружившись древней секирой, когда обнаружил недостачу продуктов, закупленных для последующего ужина. И ни словом не обмолвился о том, что вчера мы с ним не обедали вовсе, потому что каждое из трех блюд было замысловато отравлено. Сапфир кивал и задавал массу вопросов. Больше всего его волновало, все ли детали нашего плана одобрили боги. Он еще не решался обращаться к Джедайту без посредничества жрецов. Мне же, как наследнику престола, можно было говорить с богами напрямую. И я успокаивал нервничающего брата: все оговорено и рассчитано по секундам, это будет потрясающе эффектный спектакль, боги лично будут все контролировать, а заклинания усмирения и подчинения, которыми свяжут наш главный устрашающий элемент, будут невероятной силы. Я сыпал цифрами и выкладками, цитировал планы Рубеуса и книги по магии, и Сапфир успокаивался. Долго сидеть с ним я не мог, и убегал, с сожалением отнимая руку у его цепких горячих пальцев. Рубеус шипел и осыпал страшной бранью все, что, по его мнению, нарушало наши ювелирные расчеты. Я старался сдерживать этот буйный темперамент, как мог. Но и мне доставалось. Ему тоже нужно было напоминать о благосклонности богов и гениальности нашего плана. Он фыркал и смолкал. Как и Сапфир, Рубеус ни разу не пытался поговорить с Нефритом. О Кунсайте он не спрашивал, видя мою непробиваемую самоуверенность. Церемонию пришлось проводить по старому обычаю. Я первым делом пообещал себе отменить это нелепое действо, как только оно закончится, чтобы хоть наши наследники были избавлены от этого пафосно-нелепого бреда. Конечно, если доживу до коронации. …В пустом зале шорох шагов Рубеуса казался преувеличенно громким. В мою последнюю ночь на свободе он не дал мне поспать. Я с самым кислым и недовольным видом, какой только мог изобразить, держал факел, пачкающий мне манжеты, а брат кружил по залу, осматривая еле видные отметки на полу и что-то вполголоса бормоча. Он так старательно не обращал на меня внимания, что мне окончательно стало скучно. - Мы уже сто раз все проверили... – я опять начал жаловаться. – Все до сантиметра. Твои люди проводят и расставят всех по значкам. Зону вызова я знаю. Заклинания вызубрил лучше, чем собственное имя. Все ведь готово... Рубеус оглянулся, что-то проворчал и исчез в темноте – пошел по периметру. Я продолжил: - Пойдем спать, а? Я же завтра здесь свалюсь, прямо на ступеньках. И вот тогда точно... Брат вынырнул из тьмы, подошел вплотную. Он устал, очень устал – тощий, щеки запали, глаза лихорадочно блестят. Мне на секунду становится стыдно, но я быстро это подавляю. - Ты уверен, что стражу надо увести с переднего края? – голос у него очень тихий, обессиленный. – Ты знаешь, зачем это надо богам? - Да, абсолютно уверен, - я излучал спокойствие и уверенность. – Не знаю. Может, будет какое-то воздействие на придворных? Боги не уточняли. Сам понимаешь! Я пожал плечами и потянул Рубеуса за рукав: - Пошли. Все в порядке. Ну хочешь, я тебе расскажу все поминутно? Вплоть до того, когда буду дышать и куда смотреть? Он не сопротивлялся, вяло поплелся следом. Еще бы – неделю толком не спать и не есть. Все-таки ему было всего пятнадцать лет, моему вспыльчивому и ершистому рыжему брату. А я – старший. Я теперь за них отвечал. А завтра...завтра я должен был взять на себя ответственность за всех. То, чего я боялся всю жизнь. Впрочем, если выспаться предварительно – это не самое страшное, что может случиться с человеком. Ночь куда-то провалилась. Только я коснулся головой подушки – как уже нужно было вставать и идти. Я скептически оглядел свое отражение в зеркале. Церемониальный белый мне категорически не шел. Рубеус откуда-то сбоку хихикнул, что в таком цвете от меня остаются одни глаза. Я пропустил это мимо ушей. Все-таки он здорово нервничал. Мы зашли к Сапфиру. Малыш подпрыгнул на кровати и потребовал, чтобы ему разрешили встать и идти с нами. Но подняться он не смог (впрочем, я бы ему и не позволил). Выслушав последние указания нашего семейного великого мага, мы по очереди его обняли и направились в тронный зал. Самое мрачное, зловещее и нелогично огромное помещение во дворце. Как раз подходящее. ...Я почувствовал, как на спину падает что-то тяжелое. Повернуться и посмотреть было нельзя – я и так знал, что это мантия, доставшаяся мне по наследству от канувших в безвременье поколений королей. Пыльный мех нестерпимо вонял кислятиной, но пошевелиться было нельзя. Жрецы начали читать речи. Чтобы не думать о том, сколько чепухи в их высокопарных словах, значений половины из которых я не знал, я посмотрел вниз. На толпу людей, которыми я должен был править. Я видел родственников, гнилые ветви королевского дома, стоящих в первых рядах, за ними – приближенных, трясущих затянутыми в позолоченный бархат складками жира или прикрытыми шелком костями. Пустые, звериные лица молодых придворных, с которыми я пил и устраивал дикие выходки, пытаясь в бессмысленной жестокости разрушить все вокруг – и главное, себя. Блестящие украшения и хищные и тупые глаза девиц, с восхищением уставившихся на меня...я при всем желании не вспомнил бы, со сколькими из них я спал. Я видел их всех, хотя они занимали огромный зал. Я почти осязал их взгляды. Здесь были далеко не все, кого я хотел бы собрать, но... За спиной ежился Рубеус – сжатый в комок, напряженный, как перед дракой. Он не понимал, почему я собрал именно их, почему в зале нет ни одного верного нам человека. Я смог успокоить его только тем, что это было требованием богов. Острые края короны впились мне в голову. Проклятая конструкция была явно рассчитана на голову гиганта...ну или очень толстого короля. Что-то Сапфир вчера с ней делал, творил какие-то подкладки, но это мало помогло. Я не шевелился и почти не дышал, чтобы с моих широко расправленных плеч не сползла эта мерзкая шкура, а с гордо поднятой головы не слетела уродливая корона. Наконец, жрецы провыли последние слова. Чьи-то руки сняли с меня эту ужасную жестянку. По установленному веками порядку, ее надлежало вернуть в сокровищницу (и положить между бочкой олова и мешком со столовым серебром), посему жрецы удалились. Я выдохнул. Придворные зашептались – оставалась самая формальная, пустая часть – благословление богов. Обычно роль божественного согласия играл удар колокола или магический фейерверк. Так было много столетий. До меня. Я шагнул вперед и шум стих. В эту секунду на двери зала снаружи опустились засовы. Рубеус за спиной сходил с ума от волнения, и я послал ему – вне плана – бессловесный призыв успокоиться и верить мне и богам. С этого мгновения я отвечал за все. Один. - Народ королевства Даймонд признал меня наследником своих повелителей. Я призываю богов и прошу их благословения. Выговорив эту нелепейшую фразу, на которой очень настаивал аккуратный Сапфир, я повел плечами, сбрасывая зловонную мантию, и вскинул руки. На языке, которого я не знал, я выкрикнул одно из страшнейших заклинаний, которые только были известны. Прямой вызов богам. В самой дерзкой форме. Я вспомнил, как братья отговаривали меня от такой формулировки, и я отшучивался, что так будет эффектнее и боги не возражают, даже наоборот. Мне было необходимо, чтобы они пришли. Чтобы _он_ пришел. Какие-то мгновения царила тишина. Жуткая, мертвая тишина. Как будто я остался в зале один. И вдруг – горсть белых искр метнулась от уходящего в вечный сумрак потолка, ударилась об пол, взвилась снопом света. Кто-то в толпе присвистнул, и... яркая вспышка ударила посреди скопления людей, отшатнувшихся в сторону. Они еще были увлечены зрелищем. Свет разрастался, разбивался вихрем тонких льдинок. Взвизгнула какая-то женщина, задетая острым осколком. Нарастал шум. Но они еще не видели. А я – видел. Я шел к нему. К вырастающей из ледяного вихря глыбе, сияющей серебряной чешуей. Еще секунда – и его увидели все. И бросились к стенам, в изумлении. Но никто не пытался уйти – завораживающее зрелище было сказочно прекрасным. Такого они не увидели бы никогда и нигде. Изогнув гибкую шею, обвив себя мощным хвостом, в освободившемся пространстве сидело легендарное чудовище. Ледяной дракон бога Кунсайта. Вирм. Я смотрел в его глаза – сгустки чистого ярко-голубого света. Не отрываясь. Не в силах отвести взгляд от красивого гигантского зверя, воплощения смертоносной мощи. Никто и никогда не делал подобного, как говорил Сапфир. Два раза пытались вызвать бога Джедайта, пару тысяч лет назад. Как самого мирного из богов. Однажды какой-то отчаянный наследник, пытаясь доказать свое спорное право, призвал бога Зойсайта. Самоубийцы. Мы даже не знаем их имен. Боги к ним не являлись, их убивали чудовища. Кунсайта не пробовал вызвать никто. С тех пор, как он благословил Аделита. Великого, первого. Я подошел к лапе вирма практически вплотную. Сердце грохотало где-то в ушах, ноги почему-то не сгибались в коленях. Осталось последнее. Договорить формулу заклинания. Только бы голос не дрогнул. Если бог после окончания фразы не появляется или не одобряет наследника, смельчака разрывает вызванное чудовище, как зачитывал Сапфир. Я вспомнил слова Рубеуса – о том, что предыдущие короли, даже общаясь с богами, не были с ними в настолько близких отношениях, чтобы просить о такой милости – о демонстрации прямой поддержки. И о том, как он сам себе отвечал, что верит в нас. В меня. Мне стало так стыдно, что я почти спокойно посмотрел на вирма, склонившего ко мне огромную голову. От него шел пар, как от ледника в жаркий день. Я набрал побольше воздуха. И выпалил это злосчастное заклинание. Прямо в морду дракона. И _он_ пришел. Эфемерный силуэт из света, воды и льда. И силы. Подавляющего, божественного величия. Я почти услышал, как сквозь зубы от восхищения выругался Рубеус. Я знал, о чем он подумал - о том, что обещаниям богов можно верить. Лицо бога, нечеловечески прекрасное, строгое, как у статуи, обратилось ко мне. Он парил между мной и вирмом. Мой...покровитель. Никогда в жизни мне не было так трудно говорить. - Великий Кунсайт! Я, Алмаз из рода Аделита, наследник рода Валор, прошу твоего благословения... И - чтобы Рубеус, у которого слишком острый слух, не понял - шепотом, одними помертвевшими губами: - ...приятно познакомиться. Бог смотрел на меня, не отрываясь. Пронизывающим, ледяным взглядом. Я просто не мог опустить голову – он видел меня насквозь, изучая, царапая изнанку души острыми зрачками. И все, что мне оставалось – держаться под этим страшным взглядом. Я открылся ему. Чтобы он знал, как я был унижен, когда он не отозвался на мои первые просьбы о покровительстве и как завидовал братьям, которым боги – пусть через жрецов, - но ответили. Чтобы понял: если он тогда не снизошел до меня, то я поклялся заставить его меня признать. Его. Бога. Даже если он меня презирал. Я никогда и ни с кем не был так откровенен, как с этим сверхъестественным полупрозрачным существом, сверлящим меня глазами, удивительно похожими на глаза его же ледяного дракона. За эти мгновения, пока он молчал, я успел двести тысяч раз умереть самой мучительной смертью в своем воображении. Вдруг чужая мысль, как порыв холодного ветра, ворвалась в мою безумную голову. «Я был неправ» И бог улыбнулся. Криво, снисходительно, но улыбнулся. Мне. Мне, королю. Я больше ничего не помнил. Не помнил, как фигура бога разлетелась крошечными огоньками, тут же прилипшими ко мне приятным волшебным холодком. Не помнил, как вирм потянулся к моей руке – доверчиво, как гигантский кот – потерся о мою ладонь, смешно маленькую на фоне его массивной челюсти. И как развернулась пружина мышц и абсолютной брони, взмахнув шипастым хвостом. И вопль ужаса животных, в которых превратились еще минуту назад формально разумные существа. Наконец понявшие свою участь. И я улыбнулся моему покровителю в ответ.
Рубеус: Ня-ааа... Ну, Алмаз, ты же знаешь, как я люблю твою вредность и авантюризм... Не, серьёзно, люблю. И это произведение тоже. Горжусь братом.
Сапфир: Топаз и Сапфир. Эпизод до расставания. Как и обещал, потихоньку раскрываю их взаимоотношения. Критика приветствуется. Сапфир неожиданно понял, что он влюблен уже дважды – в Топаз и… в ее животик. Маленький беленький животик, который умиляет его безумно. Bторая страсть принца оказалась очень скромной и появлялась только часа на 2 в день – после обеда, стыдливо показывала свое прекрасное лицо и снова исчезала. Топаз не понимала, почему принцу так нравится эта особенность ее фигуры – она вообще очень ее стеснялась и считала кошмарным недостатком. Но на деле – это же было смертельное оружие! Теперь принц понимал, откуда пошло утверждение, что все войны случались из-за женщин. Вот и у него была еще одна война, со своими тактикой и стратегией, победами, поражениями и маленькими радостями. Сапфир проводил осаду по всем правилам: приглашал врачевательницу в какое-нибудь укромное гнездышко на целый день, старательно планировал вечер и подбирался к своей цели. Принц начал готовить – специально для них – девушки и ее пузика. А потом, выманив вкусностями свой фетиш наружу, этот шаман мурлыкал над ним и курлыкал, шептал какие-то только им двоим понятные слова-заклинания, рисовал странные символы языком и губами, чем ужасно смешил Топаз. Ей было щекотно, неловко и очень тепло. Пальцы Сапфира путешествовали по странным ландшафтам, как сообщал девушке его голос: пустыни, барханы – гладкая кожа, зыбучие пески – пупок, ледовая горка – по ребрам вниз, непреодолимая гора – левый бок. На ее животе бывали и петушиные бои, и лошадиные бега - быстро-быстро подушечками пальцев вверх-вниз. А еще Сапфир брал тушь и пером писал послания животику девушки. «Здравствуй, пузико, это я!» «Пузико, твоя хозяйка самая вредная и самая замечательная девушка в мире…» - Не вертись ты, мешаешь… - Но Сапфир, щекотно! - Терпи! - Ребенок! «Ей нас не понять, да пузико?» – Слушай, оно мне отвечает! - Дурачок, он бурчит, потому что еду переваривает. Ты в него столько всего впихнул! Смех. Возня. «А знаешь, пузико, ты мне нра…» Топаз отобрала перо. Забросила за спинку кровати. Они уставились друг на друга: упря-мые, настороженные и смеющиеся. - Ну вот, пузико, куда ей… совсем не понимает, - пробурчал Сапфир. Топаз набрала воздуху что-то сказать, но тут принц улыбнулся и прижался губами к черным линиям. Горячее дыхание. Губы – сухо и нежно. Язык – горячо, мокро, дрожью неожиданности по спине - повторяет надписи – прочтешь? Нет? Девушка забыла выдохнуть. Одна фраза…. вторая… третья… последнее слово – незаконченное. Неожиданно сама Вселенная хочет его завершения. И Сапфир выводит недостающие буквы – уже не пером и чернилами. Топаз дрожит в его руках, и руки его для нее – опора в невесомости. Только они и держат в этом мире, а то бы – провалилась сквозь простыни, кровать, пол куда-то… сама не знает куда. Последняя буква – знак препинания – Вопрос? Восклицание? Точка? Троеточие. Три ощутимых касания. Горячее дыхание и лукавый взгляд. Выдох. Воздух со свистом вырывается из легких - затем, чтобы не вернуться еще какое-то время – в поцелуе девушка предпочитает не дышать. Долгая, нежная, мучительная бесконечность. И сами они потерялись – в нигде? Друг в друге? В этой бесконечности? Потом обнаружится, что язык у Сапфира черный; благо, вместо чернил он использовал сок шелковицы. Ванна. Белокожая Гюльчатай Сапфира уже почти исчезла, и вода смывает признаки их любви и взаимопонимания – темно-синие широкие линии, сливающиеся в слова?.. узоры?.. Принц сам намыливает живот Топаз. Девушка лежит, откинув голову на бортик ванной, прикрыв глаза. Каждое ее движение… жест… поворот и изгиб тела... Он влюблен в них до безумия. Ее шея… о, она занимает достойное второе место после пузика. Сапфир улыбается, и целует свою новую страсть. Кажется, он завел гарем?
Алмаз: Сапфир обожаю, как ты пишешь такие прелести!
Сапфир: Алмаз Специально для тебя, солнце. Уныние королей чревато унынием страны.
Кунсайт: Критики нет. Есть восторженные визги. Чудо!
Рубеус: Ня!!!!!!!!!!!!!! Сапфир, это чудо!!! Такой кавай)))
Сапфир: Рубеус Кунсайт Спасибо, ребята. Меня безумно радует, что вам понравилось.
Рубеус: Мне после этой доброй вещи даже как-то совестно вешать свой мрачняк . Ладно, Алекс, ты это просил сюда, всё под твою ответственность. Сид Предупреждение 1: не рекомендуется для прочтения лицам, не достигшим семнадцати лет, беременным, людям с ослабленной нервной системой и просто впечатлительным. Предупреждение 2: содержит сцены насилия (массовые убийства, убийства невинных, много крови) Предупреждение 3: автор искренне убеждён, что убийство – это самый скверный способ решать свои проблемы. Смысл поступка персонажа совсем не в этом. Текст под «морем» …Дикий, непрекращающийся крик Сапфира всё ещё стоял в моих ушах, когда мы входили в Сид… Это была самая обычная боевая операция. Это был самый обычный город с кучкой сектантов, дряхлым замком и впавшим в маразм герцогом. Сектор в ведении Сапфира – самый безопасный и мирный. Единственная трудность – какой-то источник энергии внутри замка, но щитовые и слабенькие противоударные артефакты в стенах никогда не были редкостью. Младший потянулся сознанием определить его параметры, структуру и прочую чепуху… Самое обычное сканирование. Которое даже засечь-то нельзя в принципе – умничка-Сапфир всегда был крайне осторожен и ловок… Кто. Мог. Знать. …Сапфир лежал на земле, раскинув руки и не шевелясь, только глаза – страшные, чёрные, уродливые ямы, один зрачок – ни белка, ни радужки, и безумный, мало похожий на человеческий, вой?…стон?…хрип? – да не знаю что! – из широко раскрытого рта на одной раздирающей ноте. Всё время. В течение двух часов. В течение двух часов мы вливали в него силу. В течение двух часов лучшие целители делали всё возможное. В течение двух часов Алмаз звал сперва Кунсайта, потом Джедайта, Нефрита и Зойсайта, пока не сорвал голос. Он орал так и такое, что если бы Боги, как в дурацких книжках сектантов жили на небесах, то они бы давно рухнули со своих облаков. Но наших Богов не было во Вселенной. Возможно, они предвидели не всё, возможно – хотели, чтобы мы справились сами, возможно – у них просто были дела гораздо более важные, чем судьба какого-то смертного, возможно… Да какая разница?! Боги были глухи, а целители бесполезны. Если, конечно, не считать за пользу издевательские поклоны и отговорки, дескать, помочь не можем, кто-то поймал его сущность… …Поймал - и теперь рвёт её на части. Перед глазами с ужасающей чёткостью встала знакомая, привычная с детства сцена рыбалки – рыба с пробитым нёбом бьётся на крючке у хихикающего мальчишки – и меня чуть не вывернуло. Мне было не важно, что именно с ним сделали. Мне было не важно, кто или что могло сделать такое. Я шёл на Сид. Алмаз остался с братом: одна рука над головой – удерживать рассыпающийся в пыль разум, другая – глушить этот страшный крик, чтобы не сойти с ума самому. Я вёл солдат. Боль Сапфира – я подключился к нему напрямую, я хотел это чувствовать – вгрызалась в виски и драла каждый нерв, каждую клетку, которая была в моём теле. Это было хорошо. Это было чудесно. Пока я ощущал боль, я знал – он ещё здесь. Он ещё есть у меня. Перед нами был замок. Благие Боги! Самый обычный соплями склеенный замок, даже толком не защищённый – так только, от телепортации и проникновения сверху. Да и то, будь здесь хотя бы половина наших магов – они все делились с Сапфиром энергией – проблем с этим бы не возникло. А вокруг замка стояли люди. Огромная толпа людей. И ни одного воина. Ни одного мужчины. Только женщины… И почти все с детьми. Самые маленькие смешно тянули ручки, агукали, или сладко посапывали. Ребята постарше держались за юбки матерей и испуганно смотрели на нас. Некоторые из женщин плакали и выкрикивали проклятия, некоторые молча перекрывали нам дорогу. Пирит сплюнул: «Бабы и малышня… Много ли забот». Пирит был глуп. Вокруг горожан, поверх них и на них колыхалась прозрачная масса. Что-то липкое, хлюпающее, отвратительное связывало их в одно целое – непроходимую, неразрывную стену. Из содрогающейся мерзкой плёнки смотрели живые глаза – глаза людей, а не зомби. Глаза тех, кто знал, что он делает. Глаза тех, кто этого хочет. Трое или четверо солдат, не дожидаясь приказа, кинулись к женщинам, попытались оттащить их от других, растолкать их, вытянуть хотя бы детей. Сыто чмокнуло. Солдат всосало в толпу. Маленькие ножки в трогательных сандаликах. Аккуратные лодыжки в кожаных туфельках. Женщины танцевали, дети забавно подпрыгивали. Из раздавленного живота Галита брызнули кишки. Хрустело. Чавкало. Перемалывалось. В считанные мгновения. От здоровенных, сильных парней осталась только кровавая каша. Их растоптали заживо. Кого-то из наших рвало, несколько порывались кинуться прочь. Но я уже знал что делать. Растолкать, отодвинуть их было нельзя, это не тэриэн* – сила сомкнутых рук, Отключить сознание, вырубить – тоже, это – не цуу* – сила магии, магией это не взять. Их держит оусэи*. Сила жизни. Втиснутая, сомкнутая, сбитая в ненормальную отвратительную и неизвестную мне формулу. Их нельзя попросить уйти, их нельзя телепортировать отсюда, их можно только… Будь Сапфир в порядке, может, он придумал что-то другое, он всегда думал как-то иначе, по-своему. Я даже не знаю, сколько всего он умеет. Но сейчас Сапфир… Я взял в одну руку меч, а в другую – кривой кинжал, дар Бога-Покровителя. Я крепко сжал зубы. Двухлетний малыш потянулся ко мне – ему понравился светящийся полумесяц. Где-то заплакал младенец, и мать склонилась над ним, шепча что-то ласковое и успокоительное. Я сжал ещё и кулаки. Рукояти впились в ладони. Помогло. - Прорываемся. Не калечить. Только убивать. Кто-то бросил оружие, кто-то бросился на меня: «Позор!», «Это же дети!» «Там же дети!» Их я сжёг на месте. Дети? Им ещё жить и жить? А там, в паре миль, на руках у Алмаза умирает Сапфир! Дети? Маленькие? А Сапфиру тоже всего тринадцать! Дети? Не понимают? А то, что придёт в себе, если придёт вообще, возможно, тоже не будет ничего понимать! Возможно, это будет уже не-Сапфир и не-брат. Дети?! Вы говорите о детях?!! Я захохотал – громко, от души, откинувшись и глядя в ясное, чистое, безупречно-синее небо. Сапфир кричал. Сапфиру было больно. У Сапфира уже почти не было времени. Мой брат переставал быть. Мой брат. Брат. Мой. Я посмотрел на солдат. На всех. На каждого. И взял всё на себя. Всё, что будет потом. Всё, что сделаю я. Всё, что сделают они. Я колол и резал. Я раздирал, полосовал, сминал и отшвыривал. Я не видел ничего перед собой. Потом у меня вырвали меч, потом толпа сомкнулась вокруг меня. Места на замах, времени на пасс не оставалось, и я рвал их руками, кромсал, расчленял, ломал хребет, протыкал глазницы, вспарывал животы… Наверное, сам страх боялся меня, когда я шёл на Сид. Насквозь. Напролом. По красной дороге. Это то, что я буду помнить всегда. Как долго всё длилось. Как неправильно быстро всё закончилось. Как мы вынесли всех. После, снеся ворота – толком не запертые, проржавевшие насквозь – я шагнул в полутёмный сырой коридор. Откуда-то несло гнилью и стоячей водой. Что-то соскользнуло с моего плеча и хрустнуло под ногами. Прозрачная плёнка, маленькие пальчики, кровь… Но мне было не до того. Думать было некогда. Меня ждал настоящий бой. Я нёсся по залам и коридорам, заглядывая в бесчисленные комнаты, и когда, наконец, нашёл ту самую, нужную, меня снова вывернуло смехом, меня тошнило от хохота, я трясся и захлёбывался, но никак не мог остановиться. Два плешивеньких, усохших старичка, все в лишаях и гнойниках, почти лишённых собственной магии, обхватили розовато-серый грибовидный камень с двух сторон и что-то шептали, покачиваясь, но дрожащих тощих ножках. Я подошёл к ним, заглянул в подслеповатые мутные глаза каждого, и одновременным движением обеих рук вырвал им горло. Как я схватил со стены алебарду и ударил в камень я уже помню смутно, помню только, что тот оказался хрупким, как стекло… А потом я ощутил непривычную лёгкость – меня настигла тишина и свобода от боли. Я обессилено сполз на пол, и прежде чем окончательно вырубиться, успел услышать совершенно замученный, но радостный голос Алмаза «Не знаю, что ты сделал, но младший в порядке. Он спит» и подумать «Лучше тебе не знать, что…» *** Пришёл в себя я где-то в палатке. Я был одет в чистое и закутан в какое-то плотное одеяло. На кресле неподалёку мирно сопел целитель. Какая-то настойка пузырилась и шипела на маленьком столике. Пахла она довольно неприятно. Я – тихо, чтобы доктор не проснулся и не начал меня ею поить – прокрался наружу. Мензурку прихватил с собой – пригодится полить растения. Снаружи светило солнце, и мне даже пришлось прищуриться, прежде чем я смог что-либо разглядеть. В метрах десяти бодрый Сапфир отдавал распоряжения. Меня он пока не видел, и что-то серьёзно вычитывал смущённому адъютанту не многим старше его самого. Тот оправдывался и краснел. Я улыбнулся. Какой он серьёзный, мой братик. «Ага!» - рядом с ухом раздался привычный смешок. – «На Джедайта похож… Тот так заинтересовался обломками, что даже не знаю, как его от них оттащить» Я зло дёрнулся. - Жалко, что я испортил такой любопытный ка-амешек, да? Нефрит ещё раз хохотнул, и я почувствовал лёгкий щелчок по носу. «Время в разных мирах течёт по-разному. Джедайт успел бы к своему… ученику в любой момент. Привязался к нему, представляешь?» Разбитые о дерево пальцы не заживали три дня. А та настойка оказалась заклятьем забвения. Хорошо, что я её не выпил. Тьфу, лучше бы поесть оставили! * - слова «тэриэн», «цуу» и «оусэи» принадлежат Н. Игнатовой.
Сапфир: Рубеус Руби, я после этого свои сопельки вывешивать не могу… Слов нет. Руби… Я тебя лю.
Рубеус: Я тя тоже, Фирь
Каоринайт: Каоринайт. Прибытие в замок. Кругом лишь раскаленная на солнце пыль, дышать нечем, да еще эта вонь от немытых тел стражников. Королева Базальт приказала мне немедленно ехать ко двору, лечить этих уподобившихся животным придворных. Жаркий полдень разжигал людскую злость и грубость, вышибал из человеческих душ всякое сострадание. По пыльной дороге двигалась небольшая группа вооруженных солдат – они вели под своим конвоем молодую девушку. Она была очень бледна и, по всей видимости, страшно измотана, не только дорогой и нестерпимой жарой, но и жаждой, жгущей горло. Вокруг то и дело раздавалась грубая брань и страшные проклятья, на девушку постоянно направлялись пожирающие взгляды. Боги, за что мне это? За что меня выдернули из маленького тихого городка? За что тащат в самый центр ада? Ей хотелось плакать, но влага здесь была слишком ценной, что бы растрачивать ее на эмоции. Не смотря на ужаснейший внешний вид – когда-то бывшее черным платье было теперь серым от осевшей пыли, прекрасные длинные рыжие волосы спутались, темные глаза закрывала пелена отрешенности и отчаяния. Может это расплата за прошлую жизнь? Погруженная в свои далекие от реального мира мысли, девушка не сразу заметила, что они приближались к главному замку королевства. Темный и грозный силуэт возвышался над всеми остальными постройками города, но при ближайшем рассмотрении замковые стены и башни были просто в ужасающем состоянии – разруха, запустение, мусорные свалки и пробивавшийся через трещины в плитах кустарник. Главная резиденция королевской семьи была самым отвратительным строением. Тяжелые ворота едва открывались под напором двух десятков стражников, внутренний двор представлял собой настоящую помойку – кое-где валялись мертвые тела, пораженные чумой и мором, грязь и болезни прилипали к каждому обитателю замка. Вокруг царила непрошибаемая вонь. - Нет, пожалуйста, не надо! Один из стражей грубо стянул хрупкую девушку с лошади и потащил по двору к входу в замок. На пороге центрального входа ее уже ждали. Сама королева Базальт встречала вновь прибывшую. Она крепко ухватила ее за плечо и потянула за собой в глубь темных коридоров. Как только рыжеволосая перешагнула порог каменной громады, ее голову пронзила невыносимая боль – казалось, сами стены кричат и взывают о помощи. Пол под ногами так и грозился исчезнуть, стены готовы были раздавить идущих почти в кромешной темноте королеву и слуг. Базальт распахнула одну из дверей, скрипнули ржавые петли – ее буквально зашвырнули внутрь комнаты, и двери тут же закрылась. Помоги мне… Тяжелый и безжизненный голос разрывал воспаленное сознание. - Пожалуйста, оставь меня в покое. Что я тебе сделала? За что ты меня мучаешь? Слезы брызнули из покрасневших глаз, темнота сомкнулась вокруг плотным кольцом и поглотила все звуки кроме этого потустороннего голоса. Девушка упала на грязный пол и потеряла сознание. Так замок впервые обратился к Каоринайт.
Алмаз: Рубик спасибо! *шепотом* И я вас обоих люблю, ребята Каоринайт класс! А можно еще?
Каоринайт: Алмаз Ну можно наверное.
Асбест: Битва Золотого песка. Замок Ксенторон был взят, но главная башня запечатана сильной магией, так просто туда не пробраться. Молодой офицер стоял перед Асбестом и смотрел в его непроницаемые глаза. Что будем делать? Рядом с разговаривавшими возникла огромная черная пантера. Чароит… Асбест опустился на одно колено и потрепал кошку за холку. Где ты пропадала? Раздался глухой рык и взметнулись черные крылья – Чароит явно была чем-то не довольна. Асбест криво усмехнулся. Своенравна, как всегда. Что же ты узнала? Он заглянул в бездонные глаза необычного зверя. Недры памяти расступались перед взглядом хозяина. Девушка… Казалось, что вместо волос по ее плечам рассыпается солнечные свет. На спине висели искусно сделанные ножны, меч находился в крепкой руке – его лезвие, казалось, излучало золотистое свечение. Последняя жрица Золотых песков стояла на вершине главной башни замка Ксенторона. Ее руки чуть выше локтей перехватывали золотые браслеты с самым ценнейшим камнем для ее веры – золотым песком. Асбест даже через память Чароит почувствовал исходящую от них силу. В рукояти меча тоже красовался этот камень. Внезапно раздался ее голос – властный, наполненный силой, выдающий сердце, готовое ко всему. Да, сердце, именно сердце. Передай своему хозяину, что я жду его. Только его и никого больше. В башню пройдет только он один. Асбест вздрогнул как от тяжелого удара. Зеленые глаза, наполненные злостью… Ее глаза. Кайрира, единственное дорогое ему существо, теперь стояла на вершине этой проклятой башни. Она прекрасно понимала, что ей грозит смерть, и ждала именно его, его одного. Перед глазами в золотых искрах пронеслась рыжеволосая девушка в зеленом платье, опушка леса и небольшое зеркальное озеро, из прошлого донесся запах редких цветов, таких же прекрасных, как и она… Черноволосый резко поднялся на ноги и зашагал в сторону замка, по дороге проверяя крепления многочисленных ремней на доспехах и перевязывая пояс с кинжалами. Немного помедлив, он все же закрепил меч на спине, проверил, удобно ли ложится в ладонь рукоять и легко ли выскальзывает сталь из ножен. Напряжение взяло верх, он бросился бежать, не замечая никого вокруг и сшибая все на своем пути. Казалось, прошли какие то секунды, а он уже взлетал по винтовой лестнице на вершину главной башни, туда, где стояла его единственная любовь, обреченная, но такая неотвратимая. Ветер разметал ее волосы в разные стороны, безжалостно хлестал по золотистым оголенным плечам. Она обернулась, едва он ворвался в мир ее последнего пристанища. В воздухе густилась обреченность и скалила клыки черная злоба. Тяжело дыша, Асбест медленно направился в ее сторону. Почему, Кай? Скажи, почему? Голос его дрогнул. От судьбы не убежать. Так повелось, что не человек правит силой, а сила человеком. Она потянулась к нему на встречу. Мгновение назад холодные глаза теперь светились жизнью и страхом. Они остановились так близко друг напротив друга, но были так далеки. Вот мгновение спустя девушка прикоснулась к рукояти своего меча. В глазах Асбеста билась боль, сердце кричало, но разум сковал душу льдом, и никакое пламя не могло ее растопить. Доля секунды, казалось, длилась целую вечность, врезаясь древними рунами в память и определяя неизгладимый рельеф на сердце. Вышибая искры, скрестилась сталь, заревел ветер, нещадно срывая стяги и знамена со стен павшего замка. Смертельный танец был так прекрасен – две темные фигуры почти под самым небом дописывали последние строки в книге судеб друг друга. Внизу, под крепостными стенами, сотни пар глаз устремились на них, зачарованные близкой смертью, золотыми искрами и последними вздохами заходящего солнца. Последний удар заставил ее отступить на самый край. Дикий ужас разорвал Асбеста изнутри. Как будто из-под толщи воды он слышал крики собственных страхов. Но нежный голос разорвал эту черную пелену. Помни, я буду любить тебя вечность. Улыбка, измученная, наполненные слезами прекрасные зеленые глаза. Она сняла с тонкого пальца необычного вида кольцо и кинула его под ноги Асбеста. Прощай. Она откинулась назад и полетела вниз, медленно, поддерживаемая дикими и необузданными потоками ветра, такая красивая и вечная. Чароит! Крик вырвал собравшуюся внизу толпу из зачарованного состояния, в высь взметнулась черная тень и молнией промчалась к падающей вниз фигуре. Но как только когти попытались сомкнуться на хрупкой фигуре – та рассыпалась золотым песком, осыпая головы стоящих внизу людей теплом и вырывая из их душ усталость, страх, беспокойства, даруя покой, наполняя счастьем и силой. Прощай… Шепот пронесся над плененным замком. Асбест почувствовал прикосновение ее губ, прикоснулся к своей щеке. Он подошел к краю башни и сел, взирая сверху вниз на расстилающийся вокруг вид недавней битвы, рядом, из глубокой трещины в плитах, пробивался к свету цветок эдельвейса. Черноволосый прикрыл его от ветра, рядом на камень опустилась черная крылатая пантера. Последняя вспышка уходящего солнца окрасила небо ярко красным светом. Прощай. Он поднял лежавшее рядом кольцо и одел на безымянный палец.
Каоринайт: Смерть королевы Базальт. Первичная связь Реальгара и короля Алмаза. Немного своевольно, но я надеюсь никто не обидится.) - После того, как королева выдернула меня в этот… ад на земле, я крепко связала свою жизнь с тобой Реальгар. Эхом отозвался мягкий шелестящий голос. - Я благодарен тебе за это. Если бы не ты – моя душа умерла. Но лишь ценой твоих усилий я могу жить дальше. Прости за то, что тогда я причинил тебе страдания. Девушка быстро шла по темным коридорам. Еще несколько дней назад здесь была настоящая свалка – кругом лежали груды мусора, грязь покрывала каждый сантиметр пространства, стояла невыносимая вонь, бегали крысы, а кое-где можно было найти трупы, пораженные всеми возможными болезнями. Сейчас же все коридоры нижних ярусов были вычищены, многочисленные обвалы стремительно разгребались, а дышать стало гораздо легче, пусть запах все еще и присутствовал. - Нужно еще так много сделать… Хорошо, что наша безумная королева не добралась до центральных подземелий, иначе твое сердце было бы…ранено. Каоринайт рывком раскрыла возникшие перед ней двери. Там, за двумя деревянными створками, царила ужасающая картина – неожиданно обвалился пол первого этажа, из-под завала виднелись окровавленные части человеческих тел. Погибшие люди были из отряда, тайно сформированного для расчистки дворца. Они боролись с болезнями и царившим вокруг разложением. Каори делала все возможное, что бы облегчить им жизни – лечила семьи, укрепляла силы для дальнейшей борьбы, оберегала их детей от окружающих ужасов. - Раненые! Всех раненых спустить на нижние уровни, к подземному центру. Я займусь ими, как только смогу. Внезапно замок содрогнулся до основания, рябь прошла по каменным стенам, полу, потолку, пламя коптящих факелов заколыхалось. Сознание девушки разорвал ужасающий рев, боль замкнула холодное кольцо вокруг сердца. Все, кто находился около завалов, кинулись к ней. На лицах читались ужас и непонимание. Все смешалось и слилось в глазах. Королева Базальт умирала. Замок чувствовал боль старой хозяйки, замок умирал вместе с ней. Если не разорвать их связь сию секунду, то…Аааааааааа! Она не смогла сдержать крик. Чьи то руки подхватили ее и потащили куда то. Наверх, ее несли наверх, по лестницам и мусору. Она глубоко дышала, стараясь хоть как-то сохранить ясность рассудка, но с каждой секундой это получалось все хуже и хуже. - Сделай что-нибудь. Я прошу тебя. Я не хочу умирать так… Реальгар взывал к своей хранительнице. - Как разорвать вашу связь? С огромным трудом прорываясь через чужую боль, Каори вслушивалась в затихающий голос Реальгара. Слова ответа смешивались в какую то непонятную кашу, по запястью правой руки как будто прошлись острым лезвием – брызнула кровь. Память провалилась в небытие, разум перестал воспринимать действительность. Несколько дней спустя. Сила замка легла на Каори тяжелым грузом. Она была еще не в состоянии ее контролировать, поэтому пускала его энергию на расширение собственных магических задатков. - Связь с нами теперь не расторжима. Знай это. - Я понимаю, но король… Вы должны соединиться. Твоя жизнь напрямую зависит от него. Мне не хватит сил удерживать тебя. Последняя фраза была произнесена с сожалением. - Да, я понимаю. Часть моей силы принадлежит Алмазу, но сейчас не время для того, чтобы передать ее ему. Он сейчас слаб, пусть занимается королевством. Когда время настанет сила придет к нему по первому зову. Но нас нужно связать. Коронация лишь начало. Его бабка ничего ему обо мне не рассказывала, он не поймет. Каоринайт лежала на теплых плитах в главном гроте и рассматривала узорчатые своды пещеры. Она внимательно прислушивалась к голосу Реальгара, расценивая и продумывая все возможности развития дальнейших действий в отношении связи замка и короля. - Ты слушаешь меня или я с собственными стенами говорю? Плита под девушкой недовольно дернулась. - Да слушаю я, слушаю. Не нервничай и продолжай. Замок недовольно ухнул, слабое эхо пронеслось под потолком. - Помнишь камень в центре магического потока? Это мое сердце. Я не могу жить без короля, но король спокойно может обойтись и без меня. Оно хранит все тайны тысячелетий истории. Но лишь полностью соединившись со мной, он сможет воспользоваться им. Хотя не думаю, что он сможет извлечь из него что-то, кроме дополнительного источника энергии, пусть и бесконечного. Теплый ветерок зашевелил волосы девушки. Кажется, замок смеялся. - Чтобы произошло полное соединение, он должен войти в источник. Его бабка сделала это неосознанно и ничего не поняла, но образовала между нами прочную нить, одностороннюю нить, распространявшую свое влияние лишь на меня. Прежде чем сделать это, нужно лишить сознание человеческих пределов. Понимаешь? Каори перевернулась со спины на живот. - Как я могу понимать то, что не подвластно человеческому сознанию? Она на мгновение задумалась и добавила. А правда, что замок сильверов тоже живой? Плита накренилась, и девушка мягко шлепнулась на пол. - Ты о чем думаешь вообще? - Ой, ну извини. Ты тут такие речи развел, что… А неважно. Как соединить тебя с Алмазом? Провести через источник? - Ты так ничего и не поняла. Прикоснись к его сердцу. Напрямую. Моя сила войдет в него и соединится с его сущностью и жизнью. Не беспокойся, он ничего не будет помнить. Просто очнется, как от тяжелого сна. В гроте повисло молчание. Вскоре Реальгар нарушил воцарившуюся тишину. - Ты сделаешь это для меня? - Я…Я попробую.
Алмаз: Асбест браво! *радуется* Теперь не один Сапфир о любви пишет! Каоринайт не понял, на что обижаться Очарован вашими беседами с замком и собственно Реальгаром. Я не против!
Изумруд: Алмаз Зря все это сказал... Щас начнут писать дальше...
Алмаз: Изумруд так все равно же будут! Нам как раз романтики и мистики не хватает Вы, кстати, тоже не отлынивайте!
Изумруд: Алмаз Я...я...Я работаю е мое! А эти лодыри на больничных отлеживаются!
Алмаз: Изумруд я тоже работаю. 12 часов в сутки. Не катит!
Изумруд: Алмаз Ага! У кого то комп всегда под боком, а у меня договора висят!!! Турки, немцы, китайцы еще... И все хотят чего то и именно от меня!!!!!
Рубеус: Вот. Оно глючное и не правленое... Если лапки венценосного дойдут, поправит))) И во избежание вопросов, авторство и песни, и фика принадлежит мне Песня о Рассвете Алмаз сидел в кресле, подобрав под себя ноги и что-то писал - насколько Рубеус смог заметить - белым по белому, так что нельзя разобрать ни слова. Впрочем, его рука двигалась настолько быстро и размашисто, что невозможно было с уверенностью сказать даже то, что он вообще пишет слова, а не чертит магическую формулу или просто что-то чёркает в такт своим мыслям. Король хмурился, вертел перо, сосредоточенно что-то обдумывал, потом закрывал глаза и откидывался на спинку кресла. Выглядел он осунувшимся и вымотанным - как в первый год после коронации. Рубеуса он не замечал. Ну, или делал вид, что не замечал. Рыжий никогда не стучался, а дверь его всегда пускала. На предупреждения и сообщения Алмаз её не заклинал, а дверь - она деревянная, чему научили, только то и делает. Принц пару минут подумал - не стоит ли ему уйти, а потом-таки взгромоздился на подоконник, и вызывающе поболтал ногами в воздухе. Ему нравилось сидеть вот так, наверху, и смотреть в окно... Однако сегодня за окном вздувалось что-то серое и, кажется, скользкое. Серое и скользкое было близко, оно нависало прямо над головой - если смотреть вверх, и было где-то высоко, если посмотреть вдаль, на подёрнутые туманом крестьянские домишки. Серое и скользкое было небом. Это было не весело. Это было скучно. Два дня назад небо было интересней. И ещё два дня назад Сапфир дал ему защиту от чтения мыслей - сильверы баловались этим в последнее время - и Рубеус его добросовестно испытывал. Сапфир обещал какие-то побочные эффекты, но рыжий их пока не замечал, разве что мысли стали более цветными, что-ли. И образными - наверное, на Сапфировы похожи. А ещё пахло странно. Вот, например,это окно имело запах смородины и хрустального звона, и Рыжему почему-то казалось, что так должно пахнуть совсем другое окно - в прежней комнате брата, а вот почему, Рубеус ни за что бы не смог ответить. Зато знал. Это да. Шторы пахли свежестью, магией и розами, маленький столик-тумбочка в углу комнаты - сладким пуншем и лимонами, а от начальника Алых, Бора, тянуло ароматной кашей, печёным хлебом и уютно потрескивающим костром. Он смеялся и говорил, что от него разит пивом и порохом. Но он ошибался. Рубеус был в этом уверен. Только доказать не мог. Но самыми интересными были Аметист и Сапфир. С Аметистом было приятно сидеть рядом - его пропитали анис, бадьян и ещё смех и мужество. А вовсе не брасские парфюмы, как утверждали дворцовые сплетники. Сапфир пах персиковым вареньем, упрямством и какой-то тайной. А потом - слабо, но отчётливо - градом и отчаянием. Но Рубеус знал - это временно, а вот персики и упрямство... Персики и упрямство будут всегда. Как и иллюзия-фантом-сила за спиной - след Покровителя. Джедайта. Алмаз закончил писать, нервно сжал бумагу в кулаке, потом разгладил, и добавил пару слов. Вчера старший - если Рубеус закрывал глаза и уши - выглядел то как вспышка света - очень, очень яркая, то как мягкое сияние свечи, то как искрящийся бенгальские огни. А ещё там были сомнения, грим, гроза и лёд (эти, последние, конечно, от Кунсайта), и что-то такое настоящее, забытое всеми, что-то лично его - как Истинный Меч у Аделита, или как Песня о Рассвете у неизвестного поэта, родившегося задолго до эпохи Становления, самое древнее произведение в Королевстве, имеющее сотни переводов и ни одного удачного. Сегодня Алмаз был странный. Вокруг него была крепостная стена, тяжесть сводов замка, решимость, растерянность и остывший чай. А на фоне этого, та самая песня, издалека, фоном - чуткими пальцами по западающим клавишам, твёрдым аккордом - ударами рук, без голоса, одной музыкой древнего инструмента, от которого не осталось даже изображений. Одетый в белое, Алмаз писал белые строчки белым пером на белом листе, сидя в белом кресле. Белоснежные пряди падали на бледное лицо, только ресницы почему-то тёмные - Рубеус раньше не замечал, вот какое ему дело, какие у брата ресницы? - и радужка тёмно-фиолетовая. Вот о таких и говорят - одни глаза... Да что же, Боги свались, он такое пишет? Спрашивать смысла не имело. За эти три года рыжий научился это определять. Нет, конечно, тогда ещё не по запаху, скорее - по тону, по напряжённо выпрямленной спине, по повороту головы, по... - в общем, определял, а по чему - это уже дело десятое. Возможно, эти долбанные западные провинции снова не внесли свою часть - местным упрямцам проще посжигать всё своё добро и жрать крыс да ящериц, лишь бы не отдать столице - ни копейки, ни зёрнышка. И эти два трусливых губернатора опять понадеялись на то, что король всемогущ, и может быть везде и сразу. Что им с того, что люди Канаана, недополучив необходимого, будут проклинать не западников, а Алмаза? "Заставлю их создать заново всё испорченное. Как - не знаю. Но сделаю" Мысль прочно засела в голове Рубеуса, и не пожелала сдаваться. Но это надо было знать точно - а Алмаз отчёты из провинций показывать не любил, считал это только своей проблемой и вредничал. Вредный Алмаз пах как шиповник - колючками... И принц решил задать дурацкий вопрос. Ему нравились дурацкие вопросы. Были полезными. - Слушай, а что там с Севера, много железок прислали? Может Алмаз проговорится, что это не окупает западные долги? Король информативно пожал плечами. И Рыжий не успокоился. - А Маглорские сладости? - Алмаз их любил. Интересно, насколько всё плохо? - Я могу взять побольше в дворцовые кладовые? Запахло щавелем и, кажется, недоумением. - Как хочешь, - Алмаз снова пожал плечами и уткнулся в абсолютно чистый лист. - А если я слопаю твою долю? - Рубеус спрыгнул с подоконника и расположился напротив кресла. Подлокотник неожиданно обзавёлся золотыми глазами и пушистым хвостом. - Я же сказал, как хочешь. - потянуло горным воздухом, резким и разреженным, почти не пригодным для дыхания. - Да что с тобой? - а вот вслух получилось случайно. Совершенно. И вообще - как это, говорить не то, что думаешь? Рубашка принца пахла войной и глупостью. - Всё нормально, Ру. Пойди стражу подоставай, а? Ну вот, прибыли. Со стражей я уже года два как не вожусь, сами справляются... Неужели Серебрянные узнали что не надо? Так у нас на это Джедайт есть... Или дело в Богинях? - запах тревоги, гари и копоти неприятно резанул ноздри. - А возможно, на границе снова не стало кого-то из наших... Там Сардоникс - учитель и друг. Алмаз им восхищается. А ещё туда вечно сбегает Изумруд. При мысли о сестрёнке как-то неприятно кольнуло слева. Если так, то, наверное, лучше выйти. Или сесть на второй подлокотник - как Айс. И остаться. Рыжий посмотрел из-под чёлки, Алмаз рисовал что-то похожее на сильверский иероглиф "надоело-быть" Запахло не глупостью. Запахло дымом. Дым набирался в лёгкие и мешал говорить. Но куда какому-то дыму до дурной башки? - Надоело быть королём или надоело быть Алмазом? Старший хмыкнул. Не отстанешь, а? - Домашним любимцем у Судьбы - надоело. - едко, как нашатырь, я чуть не закашлялся. А Нефрит говорит, что не везёт только тем, кого судьба охраняет. И смётся. Как их трудно иногда понять, Богов. Но ничего, я пойму. И что-нибудь изменю. Обязательно. Неожиданно Рубеус понял, что не так. Не пахло грозой, не пахло озером, доже болотом - и тем не пахло. Вообще не пахло водой. Неужели Кунсайт мог отказаться от Алмаза? Ну так это ничего, - Рубеус с силой сжал амулет - остроугольный многогранник из звёздного металла. - Он и без Великого Кунсайта настоящий король. Он и без Кунсайта справится. Рыжий представил, что если бы от него отказался Нефрит. Как будто часть выломали. И, наверное, большую часть. Принц сглотнул. Страх пахнет нестерпимо. Ужас вообще не пахнет. Ну, ничего, ничего. Жили же мы без них? Главное, что у каждого есть он сам. А мы... Мы дорогого стоим Рубеус посмотрел на брата. - Скажи честно, я что-то могу сделать? Рубеус не был Нефритом. Рубеус не был Зойсайтом или Джедайтом. Рубеус вообще не был Богом. Да уж, взвалить Кунсайта на плечо (это без учёта того кто он и где он), было мыслью смешной настолько, что Рубеус был готов взяться за её осуществление. Пахло запертой комнатой, гордостью и минутной стрелкой часов. - Ничего, спасибо. Сладости уже привезли, наслаждайся. - Рубеусу показалось, что где-то мелькнула капля дождя. Я ошибся? Догадки - это не моё. Догадки - это для младшего. Рыжий повернулся к двери, и... И персики... Конечно, персики и упрямство. - Я тут принёс кое-что. - Сапфир держал в руках какой-то свёрток. - Давай потом. - король помассировал затёкшее плечо. - Если это не срочно, давай всё потом. Младший задумался, а потом решительно подошёл ко мне стал рядом. Я собрался уходить. Тянуло неловкостью и грядущей телепортацией. Сияние портала мигнуло вокруг короля, подсветилось и погасло. Алмаз вздохнул, и неожиданно спросил. - Что там, за окном? Я замялся. Говорить про серое и скользкое не хотелось. - А там облака, - вдохновенно прошептал Сапфир. - Пушистые, кремовые. Младший в окно не выглядывал. Не сейчас уж точно. Да и не сегодня - почти наверняка. - ...По ним, наверное, легко бегать... - пахло заразительным бредом, и рыжему нравился этот запах. - ...Совсем как мороженое - очень сладкие, только не тают... - ... "И там, сквозь них, идёт дорога, по ней идут все, которые с нами"... - эту легенду я очень любил. - ... "Да, дорога - твоя, моя, его, их и наша"... - ..."Дорога, которая есть всегда, для которой нет незачем и не с кем" - задумчиво доцитировал Алмаз, кинул мне в руки свои записи, потом встал, подошёл к окну и отдёрнул шторы. Я неохотно посмотрел в окно. Нависшего не было. Серого не было. Только облака и красная - лучи-лучи-лучи - солнечная дорога. Здесь небо, как серый лёд, Здесь кровь из гортани бьёт... - Алмаз пел очень тихо, очень печально и с какой-то мрачной решимостью. Песнь о Восходе - в одном из ранних переводов. Самом неровном, но самом искреннем. На веки ложится снег, Так что же осталось мне? - запахов Рубеус больше не чувствовал - наверное, действие побочных эффектов закончилось. Но свет, и грим, и сомнения, и то, настоящее - это всегда было здесь. Просто за остывшим чаем и крепостной стеной пряталось. Сапфир подхватил песню с третьей строчки. Рубеус - с четвёртой. Мне - счастье вечерних встреч, Мне - сила, упрямство, меч, Мне - юный безумный пыл, Всё то, чем когда-то жил. Мне - горечь разбитых снов, Мне - гордость последних слов, Мне стыд за своё "не смог", Всё то, что себе сберёг. Мне - слава былых побед, Мне - опыт прошедших лет, Мне - страх за свою любовь, И всё, что всегда со мной. Мне - клочья в груди потерь, Мне - тот я, который зверь, Мне - смысл, что не раз терял - И всё на себя что взял. Мне - чашу, где боль - вино! Пусть то, что мне мной дано, Плеснут - сверх любых краёв, Я выпью - до дна - её! - и громко, на надрыве, как надо было, взметнулись последние строки: Я, павший на смех врагу, Я - встану. Я всё смогу. И вынеся - жар и бред, Я выйду на путь в рассвет. ... Здесь небо, как серый лёд, Здесь кровь из гортани бьёт... Нет, снег, не спеши, постой. Я - здесь. Я ещё - живой. Весело - не было. Хорошо - не было. Было тепло. И был - рассвет. Когда взошло солнце, мы с Сапфиром вышли от Алмаза. А на тех листах ничего не было. Может быть, он всё стёр, а может - я просто не нашёл способ.
Сапфир: Каоринайт, Асбест, Рубеус. Ребята, вы молодцы. Рубеус Хорошо, что ты все-таки это выложил.
полная версия страницы